С.В. Зверев.
Подлинный масонский заговор. Ответ В.Ж. Цветкову.
В.Ж. Цветков: «Идите в архивы. Берите отпуск и приезжайте в Москву летом, в ГА РФ и в РГБ».
На самом деле я давно подумываю приехать и когда-нибудь собираюсь это сделать. Но для этого нужна серьёзная мотивация. Довод: приехать в архивы, просто дабы мне перестали указывать, что я не работал в архивах – как-то не вдохновляет.
Если бы у меня остались серьёзные неразрешённые вопросы по Краснову, я бы обязательно приехал. Но в целом я обошёлся поездкой в РНБ за книгами, которые решительно нигде не удавалось достать, которые закрыли долго висевшие важные проблемы.
Работа по Краснову и без того получилась слишком объёмной, чтобы была очень уж нужна разработка архивов в Москве или Джорданвилле, я не против, если их разберёт кто-то другой и дополнит мою работу по открытым источникам – другими архивными данными. До сбора всех доступных данных и при способности обойтись одними ими в самом существенном, я считаю попросту лишним идти в архивы. Надо уважать работу исследователей, публикаторов, надо осваивать печатные массивы, а не, лишь бы ссылаться на архивы, не замечая труды других историков, шпарить архивными ссылками.
А.А. Смирнов с архивом ФСБ написал о Краснове сплошной вздор, не работая с книгами. В диссертации по Краснову А.К. Тучапский узнал по архивам гимназические отметки Краснова, но в исторически важных вопросах ничего не решил и где-то даже напутал, не изучая всем доступную литературу. О.А. Платонов с ОА КГБ написал годы вздора о масонах. П.В. Мультатули делает десятки архивных ссылок на тексты, опубликованные десятилетия назад и никаких разночтений не обнаруживается, а его анализ архивных данных прискорбно слабый. В.Ж. Цветков… а об этом потом.
Что же до меня, то по одному только Краснову я вижу неисчерпаемые массивы газет, журналов и книг, которые требуют освоения. И самое интересное: если переписка Краснова из архивов опубликована частично и за 20-е, и за 30-е, и за 40-е (что меня в принципе удовлетворяет для сопоставления с умонастроением Краснова, изложенным в книгах и статьях) и будет наверняка разрабатываться дальше, то массу уже изданного, по-видимому, никто не собирается изучать, отыскивать. Наблюдаемое помешательство на введении в научный оборот в ущерб самому обороту мне кажется зашкаливающе опасным.
Например, в связи с П.Н. Красновым я считаю очень важным сюжет, разработанный в моей предпоследней статье «Всеволод Кочетов. Атака на монархистов». Романы Кочетова дают представление о посмертном влиянии личности Краснова и его произведений, изучение сего заслуживает внимания и требует значительных и стоящих усилий на изучение. И таких направлений, нуждающихся в разработке по открытым источникам, масса.
Или: сейчас я готовлю дополнительную статью по проблеме выдачи Краснова в СССР (многое остаётся спорным). Для проверки своих предположений мне нужно ознакомиться с английскими данными по роли британской стороны (источники в СССР тоже важны, но не достаточны). Есть неосвоенная английская литература, которую надо переводить и обрабатывать. Это тоже представляется очень важным, а никто этим не занимается.
Доселе не освоенные опубликованные данные по сравнению архивными неопубликованными кажутся мне равноценными.
Вот когда основное издание по Краснову будет завершено и я (не бросая постепенно заниматься генералом) перейду к запланированной новой и, вероятно, более сложной теме, с весьма долговременным исследовательским планом, в результате, как мне представляется, надо будет заткнуть оставшиеся дыры архивными данными. Вот как пока обстоит дело с моими занятиями. Конечно, я ничего не имею против поездки в Москву в любое время, но нужен мотив, который бы заставил всё оставить и поехать. Такого сильного и определённого мотива пока нет.
Быть может, В.Ж. Цветков имеет в виду занятия в архивах по вопросу о заговоре и перевороте 1917? Тогда прежде надо точно выяснить, какие именно проблемы требуют разрешения. А для этого, прежде всего, нужно полноценное ознакомление с опубликованными данными. На данный момент я не вижу ничего отличающегося от изложенной ситуации с работой по генералу Краснову.
Дабы убедиться в этом, следует разобрать труд В.Ж. Цветкова «Генерал Алексеев» в сравнении с тем, что написано у меня в «Генерале Краснове».
Работа В.Ж. Цветкова заслуживала бы отдельной рецензии, но будет уместно дать отзыв в рамках обсуждения по теме «А. Мильнер, М. Алексеев, масоны и студенты». Исследование Василия Жановича с привлечением тех самых рекомендуемых архивов может считаться образцом того, какие ошибки совершают историки при недостаточной работе с общедоступными публикациями.
Книга «Генерал Алексеев» страдает тем же односторонним подбором данных и недостаточным их анализом, как биографическая статья в «Вопросах истории» и последние комментарии к моей истории переворота.
Удовлетворительно отражена односторонность и недостаточная критичность подхода к опровержению связи Алексеева с заговором в таком перечне:
«Вы мне пишите про Милюкова, с которым Алексеев имел "шапочные" контакты, Гучкова, которого он весьма низко оценивал, Лемке, которому что-то там "казалось", Ллойд-Джорджа, который был за "тридевять земель" от Ставки и отнюдь не первостепенных сотрудников спецслужб, посылавших для оправдания в получении зарплаты отчеты в свои центры (хотя о том, что произошло в России знали и без их донесений, хотя бы из прессы). А я Вам укажу на непосредственных сотрудников генерала - рукопись Сергеевского, воспоминания Борисова, Пронина, Бубнова, Гурко, Ненюкова, Свечина, о. Георгия Шавельского и многих, многих других. Самого Государя, в конце концов» (В.Ж. Цветков).
Из них М.А. Свечин действительно имел шапочное знакомство и его «я лично поверить не могу» – действительно кажущееся за тридевять земель. А.Д. Бубнов не имел отношения к заговору, насколько это известно, следовательно, он не мог опровергнуть участие в нём Алексеева. Но Бубнов не очень стремился к такому опровержению, оставив со своей стороны подозрение в адрес Алексеева по его переговорам с Гурко: «о чём они говорили с глазу на глаз при передаче должности, останется навсегда тайной», но в Ставке заговорили о том, что после этого разговора Гурко собирается совершить «насильственное действие над личностью царя», «надежды, возлагавшиеся на него в Ставке, ни в малейшей степени не оправдались» [А.Д. Бубнов «В царской ставке» М.: Вече, 2008, с.212].
В своей книге «Генерал Алексеев» В.Ж. Цветков полностью проигнорировал эти данные, а теперь выставляет Бубнова свидетелем со стороны защиты, хотя непредвзятый подход к этой странице покажет: несмотря на то, что Бубнов не испытывает полного доверия к слухам о разговоре Алексеева в данном направлении, Бубнов не исключает такой вероятности, а с фактической, безусловной стороны, он признаёт существование в Ставке настроений в пользу заговора, который привёл бы к насильственному устранению Государя.
Подтверждение проникновения заговора в Ставку, не касаясь персоны М.В. Алексеева, даёт В.М. Пронин из списка В.Ж. Цветкова, о чём опять-таки нет ни слова в книге «Генерал Алексеев». В «Последних днях» (1929) Пронин признаёт, что до Ставки доходили слухи о подготовке дворцового переворота. В письме к С.П. Мельгунову, помещённом в книге «На путях» (1931) Пронин сделал более наглое признание: «к возможности переворота относились спокойно». Сопоставление признаний Пронина с сообщением Бубнова о том, что в Ставке надеялись на «насильственное действие» наводит на серьёзные выводы о готовности Ставки оказать поддержку перевороту, лишь бы его кто-то совершил.
Но Василий Гурко, который не верил в легенду о Распутине, в миф о сепаратном мире, в ложь про Царицу, Гурко, который предельно высоко и по достоинству адекватно оценивал выдающуюся деятельность и достижения Императорского правительства, сделавшего возможной приближающуюся победу, разочаровал сторонников заговора. При нём свержение Государя было невозможно.
Поэтому намеренные «провокации» 23 февраля, как называл Хабалов скупку хлеба и студенческий «балет», были (как явствует из логики заговора и показаний Малейси) приурочены англичанами к возвращению М.В. Алексеева и уходу В.И. Гурко. О том, что британское руководство знало о готовности Алексеева поддержать заговор по устранению Государя, мы точно знаем из декабрьской телеграммы Локкарта.
Василий Гурко в силу своего шапочного знакомства не может служить серьёзным свидетелем в пользу Алексеева. Единственное, что можно отметить: в книге «Война и революция» он не оставил сведений о разговорах с Алексеевым, которые бы подтвердили предположение Бубнова о том, что Алексеев мог излагать Гурко заговорщические преступные планы. В силу своих горячих монархических чувств Гурко не мог принимать участия в заговоре, следовательно, он не мог и знать о действительной роли Алексеева (впрочем, никак её и не опровергая).
Итак, лица из перечня В.Ж. Цветкова постепенно переходят из его стана в лагерь противника или берут нейтралитет.
Далее о. Г. Шавельский. Этот, в отличие от Гурко, поверил в ложь о планах сепаратного мира с первых же месяцев войны. Он же был в курсе заговора Великого Князя Николая Николаевича и В.Н. Орлова: «великий князь теперь ненавидел и Императрицу. – В ней всё зло. Посадить бы ее в монастырь, и всё пошло бы по иному». Помешанный на сумасбродных мифах о Распутине о. Шавельский никем не был вовлекаем в планы дворцового переворота, т.к. не мог быть в нём полезным. Тем не менее, протопресвитер даёт окружающий фон настроений, подтверждающий данные Бубнова и Пронина о настроении Ставки в пользу заговора. «Диктаторство царицы никому не улыбалось». «Чего едет? Сидел бы лучше там!», – говорили некие «старшие» чины Ставки перед 23 февраля. 25 февраля о. Шавельский покинул Ставку и ничего о дальнейшем сказать не может.
Этого перечня должно хватать для удостоверения существования готовности Ставки поддержать заговор. О большем эти лица не могут рассказать, ничего сверх того не зная.
Поэтому дальше надо перейти к тем персонам, которые, будучи причастны к заговору, знали о нём правду. От показаний этих лиц в значительной степени зависит удостоверение того, каким был процесс вовлечения Алексеева в заговор, в чём конкретно заговор заключался и как именно в нём действовал Алексеев.
Возьмём для примера, как В.Ж. Цветков оспаривает существование заговора, рассматривая взаимоотношения между Алексеевым и Гучковым. В книге «Генерал Алексеев» при цитировании В.Ж. Цветков изымает начало письма Гучкова, которое звучит: «я уже сообщал вам в последнем моём письме». И затем характеризует письмо как содержащее «эмоциональные предположения» – у «единственного, причём безответного письма» (с.171). Насколько безответственно В.Ж. Цветков подошёл к выбору выражений видно сразу: писем как минимум было два. Поправляет историка только А.И. Гучков, рассказывая: «одно из таких писем» (с.176). Выражение «таких» подразумевает, что их было точно больше двух, как и подозревала Царица.
Письмо содержало безапелляционные клеветнические утверждения, а не предположения. Основная часть содержала доказательства с определёнными цифрами, убеждающими, будто правительство Б.В. Штюрмера предательски отказалось вывести армию «из винтовочного и патронного кризиса», отклонив английские предложения на поставки в Россию. В действительности этот отказ доказывал уровень эффективной работы правительства, которое решило этот кризис силами отечественной промышленности, и не желало переплачивать иностранцам. Гучков выступил лоббистом интересов английской промышленности в ущерб русской, и на основании своих опасных для экономического благополучия страны доводов обвинял Штюрмера, Трепова, Шаховского и других достойных министров, в т.ч. генерала Беляева – будущего военного министра. М.В. Алексеев, как видно из писем Царицы, к тому времени уже был заворожён клеветой на правительство – причём нельзя точно установить, что причиной этому была дезинформация Гучкова. Нет, письма Гучкова были лишь частью планомерной дискредитации правительства, которой поддался Алексеев, будучи в силу своей специализации в значительной степени некомпетентен в том, в чём отлично разбиралось правительство. Как любил говорить А. Хитлер: мои генералы ничего не понимают в экономике.
Теперь по безответности письма. Не ошибся ли В.Ж. Цветков и в этом слове? Гучков отрицал наличие ответов, но кто говорил, что они были? Единственным, чьи сведения приводит В.Ж. Цветков, был В.А. Оболенский (1955). Несостоятельность вымыслов Оболенского несомненна. Её должен понимать любой автор, который выясняет реальные черты заговора. И так получается, что В.Ж. Цветков оказывается в состоянии опровергать только те данные о заговоре, которые являются недостоверными. Более вероятные данные он чаще всего игнорирует.
Кто ещё говорил об ответах Алексеева? Это делал министр внутренних дел Протопопов, лицо куда более осведомлённое, чем Оболенский. И не в 1955-м, а в 1917-м в собственноручной записке для ЧСК: «по поводу писем Алексеева к Гучкову и его ответов. Эти факты (письма Алексеева) были известны царю из другого неизвестного мне источника». А у Лемке есть запись о письмах Алексеева Гучкову за 18 января 1916 г.
В отношении вовлечённости Алексеева в заговор письма Гучкова отнюдь не являются главным доказательством, едва ли ими смогли бы стать ответы Алексеева, будь они обнаружены, т.к. ничего компрометирующего для обоих на бумагу занесено быть не могло. Однако пример с установлением числа писем, их характеристики и наличия ответов показывает незаинтересованность или малую инициативность В.Ж. Цветкова в точном установлении данных, теоретически способных бросить хоть какую-то тень на его героя: удобно расправиться с Оболенским, значит лучше ограничиться им одним.
Какие уж тут архивы, если В.Ж. Цветков тут не подключает самые распространённые среди историков источники, как записи Лемке и тома «Падения царского режима». Можно было бы обратить внимание на запись Ф.А. Гайды, что письма (во множественном числе) Гучкова Алексееву хранятся в фонде П.Н. Милюкова. Казалось бы, биограф Алексеева мог заинтересоваться столь редким и важным материалом, как другие письма, помимо единственного давно распубликованного, их числом и содержанием. Но нет.
Для меня же не столь уж существенно, что там писал Гучков Алексееву ещё и были вообще ответы, т.к. основные связи Алексеева с заговором осуществлялись не через Гучкова. По причине чего надо заметить: массовое цитирование Гучкова, который доказывает непричастность Алексеева к перевороту, ровно ничего не может опровергнуть. В связи с чем я спешу одобрить доказательства В.Ж. Цветкова об отсутствии близости Алексеева с Гучковым. Но историк зря не заметил элементарных логических последствий: раз Гучков не был близок к Алексееву, то в эмиграции он попросту не мог опровергнуть его причастность к заговору.
Это можно считать ещё одним примером борьбы В.Ж. Цветкова с удобными для опровержения представлениями, при нежелании устанавливать формы реального заговора, нежелании замечать у себя противоречия и односторонний подход.
В.Ж. Цветков использовал в качестве опровержения моих данных шапочность контактов Милюкова с Алексеевым. В недоумении протираю глаза.
Смотрим у Б.И. Николаевского взятое у Милюкова интервью: «кн. Львов [!] рассказывал Милюкову, что вёл переговоры с Алексеевым осенью 1916 г. У Алексеева [!] был план ареста царицы в ставке и заточения. План был совершенно не продуман; что делать в случае сопротивления царя, никто не знал. Он не был осуществлён, т.к. Алексеев захворал и принужден был уехать в Крым – тогда ходили слухи, что Николай узнал [!] и Алексеева пытались отравить».
В книге «Генерал Алексеев» В.Ж. Цветков проигнорировал интервью, которое делает бесполезными все ссылки на Гучкова. Следовательно, Василий Цветков даже близко не коснулся реального заговора.
Источник Милюкова – Г.Е. Львов. Отсутствие у Милюкова связи с Алексеевым не может служить опровержением, т.к. Львов в качестве главы земского союза имел с Алексеевым регулярный контакт (и с Милюковым, если что). И В.Ж. Цветков никогда не сможет доказать, что Алексеев имел с Г.Е. Львовым «шапочные контакты», что они находились в разных странах, или что Алексеев не испытывал к нему уважения.
Действительно ли Львов, а не Гучков, вовлёк Алексеева в заговор?
Независимое подтверждение этому дал в другом интервью масон А.Я. Гальперн в августе 1928 г.: «помню разные члены Верховного Совета, главным образом Некрасов, делали целый ряд сообщений – о переговорах Г.Е. Львова с генералом Алексеевым в ставке относительно ареста царя».
Связь Некрасова с Львовым отражена в донесении Куманина от 12 января 1917 г. о пребывании Некрасова в Москве в дни 5-8 января: «завтракал у Коновалова и обедал у кн. Львова – и в обоих случаях вышли как бы маленькие “совещания”». Особого значения этим совещаниям правительство не придавало, а Некрасов потом делал доклады об аресте Царя для масонского Верховного Совета ВВНР.
Масон А.Ф. Керенский: «вызревал другой заговор, осуществление которого было намечено провести в Ставке царя 15-16 ноября. Его разработали князь Львов и генерал Алексеев».
И ещё: Локкарт, как явствует из его мемуаров, втёрся в самые близкие отношения с Челноковым (который тоже встречался с Алексеевым). Именно Челноков распространил письмо Гучкова Алексееву. Как одинаково считали Г. Катков и В. Старцев, это было сделано, чтобы подтолкнуть Алексеева в пользу заговора, пошатнув его позиции в глазах Царя – столкнув их между собой (Н.А. Базили: «Алексеев карьеру любил»). Одновременно эта публикация компрометировала одного Гучкова, наводя на него ложный след, выставляя Гучкова главным заговорщиком.
В результате именно за Гучковым вело пристальную слежку не только охранное отделение, приставив к нему студента (!), но и личные агенты тайной осведомительной службы Императрицы Александры Фёдоровны из окружения Г.Е. Распутина: сам зять Григория Ефимовича прапорщик 2-го пулемётного полка Борис Соловьёв прицепился к Гучкову под видом участника заговора и проник в военную комиссию ВКГД. Позднее, в эмиграции, Б.Н. Соловьёв будет работать на полицию в Германии по своей специализации осведомителя. Убеждённый монархист, участник Рейхенгальского съезда, он был оклеветан также, как и Григорий Распутин, из-за вздорных антинемецких легенд.
Но публикация письма Гучкова была эффектным приёмом увода следа от настоящего заговора. Не только правительство в результате не узнало про настоящий – масонский центр заговора, но и В.Ж. Цветков в 2014 г. оказался по-прежнему под действием этой филигранной дезинформационной операции.
Донесение Локкарта за 21 декабря 1916 г. окончательно подтверждает сведения Милюкова, Гальперна, Керенского о том, что отнюдь не Гучков, а Львов успешно вовлёк Алексеева в заговор.
При всём желании назвать Локкарта не первостепенным сотрудником спецслужб невозможно: первее некуда. И он находился в непосредственной связи с настоящим заговором через Челнокова и Львова.
Итак. Самую важную тайну готовности Алексеева участвовать в свержении Императора знало от Локкарта (через Львова) британское руководство, в связи с чем Ллойд Джордж и сообщил об этом в мемуарах, т.к. знал о вовлечении Алексеева в заговор ещё в 1916 г.
Но была вторая сила, которая собиралась использовать согласие Алексеева на арест Царя в своих интересах – это масонская организация. Она тоже знала о вовлечении Алексеева в заговор через Львова. Гальперн указывает, что именно Некрасов специализировался на планах ареста Царя.
Достоверна ли роль Некрасова? Именно Некрасов, как он рассказывал на следствии в СССР, устроил погоню за поездом Государя, пытаясь его арестовать. Для довеска пригодятся сведения Гучкова о том, чем занимался Некрасов: «приехал Некрасов, который никогда не бывал у меня». «Он пришёл к той же точке зрения» «о неизбежности насильственного переворота» [«Вопросы истории», 1991, №7-8, с.205].
Итак, Гучков полностью подтверждает, что именно Некрасов независимо от Гучкова занимался планом дворцового переворота, Некрасов инициировал обсуждения и планы с участием Гучкова. Но из текста Гучкова неизбежно следует, что Некрасов скрыл известное ему о вовлечении в заговор Алексеева. Это был козырь, который масонская организация никому выдавать не собиралась.
В результате посещения масоном Некрасовым Гучкова, только потому, что Некрасов подбил Гучкова на этот заговор, с приставленным по поручению Некрасова Терещенко Гучков стал планировать организацию ареста Царя.
Проверка по интервью П.Н. Милюкова проходит: «в заговор Крымова-Терещенко-Гучкова Милюков совершенно не был посвящён». Т.е. Милюков прямо различает два центра заговора: Г.Е. Львова с М.В. Алексеевым отдельно и Терещенко-Гучкова совершенно отдельно. О том, что именно масон Некрасов курировал оба центра заговора, Милюков не знал, но это уже доказали другие – масоны (Милюков-то масоном не был).
В «Истории» революции Милюков, демонстративно различив заговор Терещенко-Крымова от заговора «земских и городских деятелей» (Львов и Челноков), не раскрыл имена, открыто назвав Г.Е. Львова только в «России на переломе» (1927) после его смерти в 1925 г. Едва только состоялись похороны Львова, как газета Керенского «Дни» 12 марта 1925 г. сочла нужным раскрыть заговор Львова с Алексеевым, подобно тому, как Терещенко раскрыл участие Крымова в заговоре сразу, как он застрелился.
Может возникнуть вопрос, почему Некрасов прямо не рассказал НКВД про заговор Львова-Алексеева, обмолвившись только о группе вокруг Гучкова. Но само поведение Некрасова после крушения Временного правительства показывает, что бывший глава масонского заговора, потерпев безоговорочное политическое поражение, подался во внутреннюю эмиграцию и сменил фамилию, не собираясь никому вообще ничего рассказывать о себе, а особенно о том, как он подготовил падение Самодержавия.