С.В. Зверев.
Подлинный масонский заговор. Ответ В.Ж. Цветкову.
Стр.3
Забастовки рабочих против владельцев предприятий по принципу не имеют характера стремления к уничтожению политического строя. Это точно отмечал и в частном случае военного Петрограда К.И. Глобачёв. Так и крестьянские нападения на владельцев поместий вовсе не есть революционное (т.е. политическое) движение, ввиду отсутствия политических целей и идей.
Британцы отлично знали это по опыту своей страны, где историки прекрасно формулировали: народные движения не являются революционными, а революционные – народными.
В России десятилетиями студенты составляли основной революционный актив, что вызвало отражённый в сборнике «Вехи» феномен педократии, когда вся взрослая интеллигенция преклонялась и была в услужении у интеллектуально неразвитого, нравственно ущербного, неопытного и самоуверенного типа учащихся, которые, не занимаясь серьёзно наукой, не создавая семьи, требующие полноты внимания и любви, презирая карьеру, т.е. поэтапное служение настоящему делу, – только такие “учащиеся”, ухватившие примитивные формулы отрицания идеи Царства и Церкви, считающие одних себя прикосновенными, в силу своего формального нахождения в “храмах” науки, к “жрецам” истины, только такой тип учащихся мог стать горючим материалом для революции, от которой отходили, взрослея и как-то устраиваясь в настоящей жизни. Вот почему заговор Мильнера мог использовать только студентов для уничтожения России.
Крайне опасна была и остаётся для государства так называемая “интеллектуальная элита”, которой легко можно манипулировать, обещая высокую социальную роль, каков, например, февральский предлог спасения от правительства, состоящего из изменников. Пример демонстрирует в наши дни философ О.А. Митрошенков: «опрос студентов в вузе – 9 из 10 готовы уже сегодня стать президентом или на худой конец министром». Внесение такой “элитой” фанатической борьбы за разнородные идеи «стало одной из причин гражданской войны» [«“Вехи”: философский спор о путях развития России» М.: РАГС, 2010, с.45].
23-26 февраля масоны и мечтатели о дворцовом перевороте оказались в сильном замешательстве и расстройстве. Но дабы совсем не упустить свои шансы, они начали заготовленный точечный захват правительственных учреждений с помощью групп студентов и отдельных воинских частей.
По сути, Алексеев готовил подавление восстания в Петрограде, только пока считал его просто вредным бунтом. Но когда удался масонский заговор Некрасова, Керенского, Чхеидзе по превращению Г. Думы в центр, который заменит правительство и создаст новую власть, когда Алексеев увидел, что воспользовавшись разрушением правительственных сил, либеральная оппозиция, которую он желал видеть у власти, взяла её, Алексеев понял, что надо переходить на сторону заговора. Однако Алексееву не удалось выполнить свою часть задания. Он должен был, как мы знаем из всех признаний, арестовать Царя.
Алексееву это не удалось, но это не значит, что он не пытался. В Ставке при многолюдной свите Алексеев не мог бы арестовывать откровенно, ему элементарно не хватало решительности и, вероятно, числа явных сообщников, а также – убедительных оправданий для ареста. Но смысл ареста заключается в устранении действий, способных помешать заговору.
Поэтому все усилия, которые прилагал Алексеев, сводились к тому, чтобы убедить Государя назначить во главе правительства своего кумира Г.Е. Львова (товарища по заговору) и непременно оставаться в Ставке. Легальный захват Львовым правительственного аппарата сильно облегчил бы заговору процесс дальнейшего устранения Императора. Преследуя ту же цель, Мильнер советовал Императору назначить Львова ещё в начале февраля, надеясь на переворот силами Львова во главе правительства и Алексеева в Ставке. Но Император оборвал эти надежды.
В связи с отъездом Императора из Ставки интересен один момент, касающийся осведомлённости А.С. Лукомского о заговоре. В.Ж. Цветков увильнул от него следующим образом: «Лукомский считал важным для Государя встать во главе Особой армии, с которой наступать на Петроград» (с.278) и даже привёл слова руководителя (?!) «действий восставших» А.Г. Шляпникова: «не знаем, что помешало царю последовать совету генерала Лукомского» (с.279). Доверие к большевицким самозванцам, оказывающимся какими-то руководителями, у Цветкова беспредельно. Но не только у него, это целая традиция подтасовок, прослеживаемая у Борелей, Сергеевского и всей фальсификационной компании, сгрудившейся вокруг имени М.В. Алексеева.
Лукомский написал. «Выход, конечно, был. Это немедленный [!] отъезд Государя в район [!] особой армии» [А.С. Лукомский «Воспоминания» Т.1, Берлин, 1922, с.134].
Разумеется, никто из всей фальсификационной традиции не стремился приводить подлинные слова Лукомского. Ибо из этих фраз и всего соседнего обрамления следует, что Лукомский и не думал советовать такого Государю, реальность сделанного совета – плод воображения биографов, которые уверены, будто Алексеев и Лукомский только и делали, что заботились о Государе и Монархии.
Не то что не было совета, не выражено даже предположение в связи с возглавлением армии, как пишет В.Ж. Цветков. Отвлечённо написано о спасительности быстрого, мгновенного отъезда не то что для возглавления армии, а даже просто в район армии Гурко.
Лукомский признаёт спасительным всё обратное тому, что советовал Алексеев в Ставке. В связи с точно установленным знанием о заговоре Алексеева-Львова и о исключительной верности Василия Гурко, становится понятным, что Лукомский, который сделал эту оговорку, о заговоре знал. Есть масса свидетельств, что конституционные убеждения Лукомского соответствовали нужному для вовлечения в заговор. И в подтверждение убеждений есть конкретные действия, доказывающие, что Алексеев, Лукомский и Базили сознательно преследовали общую цель устранения Монарха, будучи участниками заговора.
Задача Алексеева заключалась в аресте Императора. Но поскольку Царь отверг все уговоры остаться и уехал, это создавало опасность попадания в районы (!), не контролируемые заговорщиками. В этом смысл фразы Лукомского в свете данных о заговоре.
Но едва ли роль Алексеева ограничивалась только арестом. Для этого не обязателен был бы именно Алексеев. Заговорщики, несомненно, желали использовать в своих целях его служебное положение.
Как общее правило, «заговорщикам непосредственно противостоят органы государственной безопасности и внутренних дел, а потенциально также вооружённые силы государства. Поэтому им жизненно важно иметь в структурах государственной власти своих людей» [М.Н. Петров «Механизмы государственных переворотов. Историко-теоретическое исследование» М.: АСТ, 2005, с.65].
В этом смысл вербовки Алексеева. Им надо было обеспечить успех заговора, нейтрализовав вооружённые силы, пользуясь Алексеевым.
Правительство было главной опорой трона. Либеральная оппозиция лишилась всех своих сторонников среди министров и не могла рассчитывать ни на кого из них, как на Алексеева, Рузского и Брусилова.
В.Ж. Цветков не использует широко известные данные о заговоре, которые объясняют, почему первоначальные действия Алексеева к подавлению восстания не могут служить опровержением заговорщической деятельности в Ставке.
В дневнике Великого Князя Николая Михайловича за 27 апреля 1917 г. записано, что поход Иванова был допущен для инсценировки – «Алексеевым, чтобы усыпить возможное беспокойство Императора». Для оценки степени достоверности этой записи надо знать, что Керенский подтверждал Р.Б. Гулю, что так раз в это время они с Великим Князем тесно общались тайно по вечерам, по-масонски. Об этом всем рассказывала и жена последнего Императорского министра юстиции Добровольского, чей дом занял Керенский, из-за чего она и стала свидетелем посещений Николая Михайловича. Итак, он был достаточно близок к настоящему заговору.
Смущать может одно: очередное объединение имени Алексеева с Гучковым. Но возникновение версии о том, что они всё-таки поддерживали конспиративную связь или же версии об ошибочности записи надо будет отклонить, сопоставив её с особенностями признательных заявлений об участии Г.Е. Львова в заговоре. Поскольку Львов тогда был председателем правительства, а Николай Михайлович всегда был страшно болтлив, раскрытие решающей роли в заговоре Львова для масонского центра оставалось нежелательным. Керенский, Милюков и Гальперн назовут его имя только, когда тело Г.Е. Львова будет предано погребению, до того объяснение заговорщических действий через распространённую легенду о Гучкове считалось более уместным.
Алексеев стал сворачивать подавление восстания, когда понял, что либеральная оппозиция воспользовалась им и захватила власть. Только тогда Алексеев открыто перешёл на сторону заговора.
Император Николай II покинул Ставку, проигнорировав сделанные, как пишет В.Ж. Цветков, ссылаясь на Пронина, на коленях, просьбы об ответственном министерстве и назначении Г.Е. Львова. Предположение о том, будто ответственное министерство способно умиротворить тыл, могло подействовать только на людей с короткой памятью, которые забыли про совершенно вздорные предположения, будто достаточно объявить о полноценном парламенте, и все беспорядки прекратятся. Манифест 17 октября 1905 г., вырванный под этим предлогом у Царя, вызвал массовую вспышку насилия по всей стране. Государь отлично понимал всю опасность повторения смуты. Но такие люди как А. Мильнер, М. Алексеев, Г. Львов, добивались этой смуты, первый сознательно, второй и третий не понимая этого из политического самоослепления, толкнувшего их на путь заговора.
Т.е. Алексеев и когда отдавал приказы о посылке войск к Петрограду, не переставал заботиться о достижении целей заговора. Другой целью была изоляция Государя – она тоже не удалась и, к лёгкой панике заговорщиков в Петрограде и Ставке, поезд Царя вышел из зоны влияния заговора в районы, недоступные для контроля.
Алексеев во время поездки Императора до последнего будет уговаривать вернуться в Ставку. В Петрограде решили, что нужно заблокировать поезд в пути и вынудить отречение на любой малолюдной станции. Погоню за поездом устроили Некрасов, Бубликов, Ломоносов, захватившие министерство Путей Сообщения.
Обманным путём им удалось не пустить поезда до Царского Села, в результате чего Император решил добраться дотуда через Псков. Решение приехать в Псков было принято сознательно и не являлось результатом какого-то заговора, т.к. Псков для подавления восстания был очень удобным местом в глазах Монарха. Недаром в тот же Псков бросится А.Ф. Керенский 25 октября 1917 г. Причём Император планировал там отдать новые распоряжения о действиях против мятежа, а выполнять их обязаны были генералы до последнего самостоятельно, не нуждаясь в дальнейших поэтапных инструкциях. Сам же Государь собирался пробиться до Царского Села, дабы исключить возможность попадания в заложники Царской Семьи, но именно это произошло, когда в Пскове Н.В. Рузский изолировал Монарха, не выполняя его распоряжения о подавлении мятежа.
Независимо от того, считали Алексеев и Рузский выполнимой задачу или невыполнимой, повеление Императора было однозначным и следовало все умственные усилия приложить в область наиболее эффективного исполнения Высочайших приказаний, которые одни могли спасти Россию и Армию.
Однако Алексеев 28 февраля между телеграммами №1813 и 1833 получил из столицы сведения, которые убедили его сделать полный поворот в своих распоряжениях. Это была телеграмма Бубликова, подписанная им и Родзянкой.
В.Ж. Цветков, верный своему правилу игнорировать все данные об измене М.В. Алексеева, не приводит телеграмму №1833 о признании Бубликова министром и комитета Г. Думы правительством в то время, когда ВКГД и не думал объявлять себя правительством, а Бубликов никогда и не стал министром.
Телеграмма №1833 есть документ об измене М.В. Алексеева, поскольку любая революция это создание нового правительства, не назначенного существующей Верховной властью. Следовательно, признание кого бы то ни было правительством вопреки воле Монарха, да ещё в телеграмме Иванову, облечённому законными правительственными полномочиями, это безоговорочная измена.
Почему М.В. Алексеев осмелился на неё пойти, могут рассказать два соучастника заговора: Н.А. Базили и А.С. Лукомский.
«Делегат в Г. Думе от железных дорог A.A. Бубликов, умеренный человек, которого я хорошо знал, разослал горячий призыв к патриотическим чувствам железнодорожников с просьбой сделать всё возможное, чтобы восстановить нормальную работу железных дорог Ситуация, казалось, приняла новый поворот. Генерал Алексеев пришёл к выводу, что он должен немедленно приспособить свои действия соответственно этому» [N. Basily «Diplomat of Imperial Russia. 1903-1917» Stanford, 1973, p.112].
Лучше и не скажешь. Алексеев решился на явную измену именно после телеграммы Бубликова с такими словами: «старая власть, создавшая разруху во всех областях государственной жизни, оказалась бессильной». Безусловно, то, что соучастник заговора Николай Базили хорошо (!) знал Бубликова, оказало определённое влияние на радикальный поворот М.В. Алексеева к прекращению подавления мятежа. Базили мог отрекомендовать Бубликова как человека, идеально подходящего для целей заговора и новой власти Г. Думы.
Перед тем А.А. Бубликов 27 января сделал заявление об аресте рабочей группы ЦВПК в Бюджетной комиссии Г. Думы, которая не должна была заниматься подобными вопросами. Также Бубликов за годы войны был хорошо известен как сторонник смены правительства, подчинённого Императору, на правительство, подчинённое Г. Думе, к чему стремились Алексеев и Львов.
Т.е. поворот Алексеева был связан не с неспособностью войск подавить мятеж, что будто бы выяснилось «окончательно» в более позднее время «днём 1 марта», как написано в «Генерале Алексееве» Василия Цветкова (с.279). Поворот связан именно с личностью Бубликова и содержанием телеграммы о комитете Г. Думы 28 февраля, в результате чего М.В. Алексеев первым, самостоятельно решил объявить ВКГД правительством.
Соответственно этому отправку войск следовало постепенно свернуть, уговаривая Иванова признать новое правительство. Т.е., если бы какие-то войска дошли до Иванова, ему внушали поддержать с их помощью новую власть, т.е. играть в пользу заговора Львова-Алексеева.
На участие А.С. Лукомского в заговоре указывает следующий факт. Публикуя в Т.3 «Архива русской революции» в 1922 г. документы к своим воспоминаниям, Лукомский сделал характерные исключения. Он изъял из публикации телеграммы за ночь на 2 марта: №1868 (собственную), №6106 Данилова и №1220 о задержке войск, отправленных на подавление мятежа. Это единственное, что объединяет все те телеграммы, которые не стал размещать Лукомский.
Потребовалось повторное издание документов из того же самого архива, каким пользовался Лукомский, Вильчковским в «Русской летописи», Кн.3, тоже за 1922 г., чтобы выяснилось сокрытие телеграмм. Вильчковский, который ничего не знал о заговоре, не видел причин, чтобы их скрывать.
Интересно, что воспоминания А.Д. Голицына (изд. 2008 г.) указывают, что на Юго-Западном фронте 4-й гвардейский стрелковый полк, предположительно способный раздавить мятеж, тронувшись с места, был моментально возвращён назад примерно 28 февраля – как говорил сын князя, там служивший. Эта датировка совпадает с тем решительным поворотом, который сделал М.В. Алексеев, переориентировавшись на защиту революционного правительства.
Даже если А.Д. Голицын и его сын заблуждаются, всё равно частично продолжавшаяся вплоть до ночи 2 марта отправка войск также переориентировалась распоряжениями Ставки не на подавление мятежа, а на поддержку революционного правительства.
В конечном итоге Императору никто не показывал телеграммы №1833, ни раскрывал ему историю заговора Алексеева и Львова. Ссылаться на доверие Императора к Алексееву значит показывать причину, по которой Алексееву позволили вернуться в Ставку.
Не менее показательна переписка А.С. Лукомского с А.И. Деникиным из фондов ГАРФ, которую использует Василий Цветков: «начавшиеся в Петрограде события должны были его побудить, определённо заставить [!] Государя с места дать ответственное министерство и затем принять решительные меры для подавления “Петроградского действа”. И он это сделать не мог, но… что ему помешало?» (А.С. Лукомский про Алексеева) [В.Ж. Цветков «Генерал Алексеев» М.: Вече, 2014, с.286].
Частица «не» при публикации текста письма в таком виде превращает его в бессмыслицу, выясняемую выдержкой из ответа Деникина: «Вы упрекаете Алексеева за то, что он якобы мог сделать». Деникин доказывает, что заставить, т.е. запугать, арестовать, принудить к смене формы правления Алексеев не мог лишь «по слабости характера» (а не по отсутствию желания).
Но нужно ли мне ехать в ГАРФ, чтобы прояснить смысл публикации В.Ж. Цветкова? Кажется, для этого нет причин, т.к. эту же самую переписку в 1992 г. первым использовал Генрих Иоффе.
Советский историк, годами специализировавшийся на клевете по адресу монархистов и Царской Семьи, в этой книге чуть подкрасился под демократические времена. И вот как отражён интересующий нас момент: «Лукомский критически высказался об Алексееве, который якобы мог тогда «подавить петроградское действо», но не сделал этого, «будучи прирождённым соглашателем»» [Г.З. Иоффе «Революция и судьба Романовых» М.: Республика, 1992, с.51].
Сравнив с тем, что опубликовал В.Ж. Цветков, получим такой текст, в котором не будет ни противоречий, ни тенденциозных изъятий: Алексеев мог подавить петроградское действо, но был прирождённым соглашателем. Лукомский знал о том, что Алексеев с 28 февраля даже не пытался подавить восстание из-за участия в заговоре с Львовым. На арест Царя и выпытывание ответственного министерства Алексеев действительно не был способен, кстати, и тут проявилось то соглашательство, бывшее не по вкусу Лукомскому: Царя не арестовал в его присутствии, восстания не подавил в отсутствие его направляющей руки, соглашательски переориентировавшись на победу революции под влиянием Бубликова.
Я считаю, что нет смысла идти работать в архивах для занятия искажениями точного смысла уже опубликованных текстов сокрытием самых важных его частей – о соглашательстве.
Научная этика должна была бы побудить В.Ж. Цветкова указать на первую публикацию и, ежели в ней есть текстуальные разночтения с подлинником, указать на них. Однако то, в каком виде помещает отрывок из письма В.Ж. Цветков, вполне убеждает, что Генрих Иоффе, если не добуквенно воспроизвёл текст, то во всяком случае точно передал смысл, а Василий Цветков сократил и исказил.
Признаться, меня огорчает, что несомненно выдающиеся современные историки, лишь бы только сделать невозможное возможным, вынуждены так препарировать имеющийся у них материал, в результате чего даже советские историки сомнительной репутации выглядят более презентабельно.
Мне кажется, куда непростительнее игнорировать труды других историков, чем не заниматься в архивах. Нет уж, лучше я пока и дальше буду заниматься с книжками. Не знаю точно, что даст мне поездка в Москву, но многолетняя непрерывная работа с самыми разнообразными изданиями, в т.ч. с игнорируемыми всеми, кто когда-либо писал истории февральского переворота и масонского заговора, мне кажется, уже чего-то да стоит.
Заблаговременно, ещё до выхода книги «Генерал Алексеев» я из самых лучших побуждений пытался обратить внимание В.Ж. Цветкова на то, что он видит заговор там, где его не было, и спорит там, где нет серьёзных оппонентов, за исключением каких-нибудь любителей ссылаться на Берберову или Кобылина. Кобылин с Берберовой страшно устарели с 70-х и 80-х, ссылаться на них теперь нет ни одной причины, и направлять на них полемический пыл – тоже. К сожалению, мне не удалось убедить В.Ж. Цветкова взглянуть на то, каким был настоящий масонский заговор, что далеко не лучшим образом сказалось на его книге «Генерал Алексеев», весьма достойной в рассмотрении других биографических тем.
Часто указывают на какое-то раскаяние М.В. Алексеева. Действительно, в июне 1917 г. он отправил письмо о тёмных силах, которые безответственно правят Россией и которые нашли нужным от него избавиться. Конечно, Алексеев должен был испытывать сильнейшую обиду на Г.Е. Львова, который вовлёк его в заговор, использовал для захвата власти, а теперь выкинул вон.
Но самое выразительное признание о своей ответственности за революцию и гражданскую войну сделал Георгий Львов: философ Степун утверждал, что Львов «до самого своего конца во всём винил главным образом себя. «Ведь это я сделал революцию, я убил царя и всех… всё я» - говорил он в Париже другу своего детства Екатерине Михайловне Лопатиной-Ельцовой» [Ф.А. Степун «Бывшее и несбывшееся» СПб.: Алетейя, 2000, с.330].
Историки, которые не знают, что именно Г.Е. Львов вовлёк М.В. Алексеева в заговор, никогда не поймут, как этот безобидный толстовец мог устроить революцию и убить Царя. А он это сделал.
Апрель 2014 г.
Красноярск.
Окончание дискуссии с В.Ж. Цветковым в комментариях на странице: http://beloedelo.ru/researches/article/?354