С.В. Зверев
Всеволод Кочетов. Атака на монархистов.
Аджубей имел силу только до 1964 г. при Хрущёве. Журнал «Знамя», в котором в 1988 г. (№6-7) Аджубей публиковал мемуары, относился к антирусскому направлению, его главный редактор Григорий Бакланов (Фридман) печатал фальшивые письма еврея Норинского от имени национал-большевицкого общества «Память». Бакланов присоединился к деятельности фонда Сороса, который будет финансировать «Знамя» в 1990-е. В том же журнале «Знамя» Аджубей предлагал закрыть патриотические журналы о русской культуре и истории. Еврейский олигарх из США, поставивший целью утвердить в СССР американское мышление, объявил прямо: «Самым опасным из всех националистических движений является русский национализм» [Д. Сорос «Концепция Горбачёва» // «Знамя», 1989, №6, с.177].
Именно так всегда считали в СССР. Лидия Гинзбург в записных книжках замечала: в СССР разрешён даже еврейский национализм, только не русский. Она никогда не испытывала монархических чувств, но как почитателя русской культуры, это её оскорбляло.
В 1982 г. журнал «Коммунист» обвинял «Наш современник» в «пропаганде религиозно-мистических взглядов члена КПСС Солоухина». Георгий Владимов, из числа советско-еврейских писателей-эмигрантов, замечал в 1983 г.: «Главным объектом гонений становится «Русская партия»» [М.В. Назаров «Вождю Третьего Рима» М.: Русская идея, 2005, с.366-367].
В романе Кочетова состоялось перевоспитание художника, отвергнувшего националистический соблазн и ухаживания иностранной прессы. Кочетова могла подкупить поездка Глазунова во Вьетнам в 1967 г. Художественное изложение, донельзя идеологизированное, объясняет перелом настроений известием о тайной службе в советской разведке родителей художника, которые ошибочно считались им казнёнными за измену родине. Это переворачивало представления Свешникова, лишало его чувства кровной обиды. Аналогия в жизни, если она может быть проведена, касается не покойных родителей, а родного дяди Бориса Глазунова, который вместе с Николаем Рутченко в 40-е сотрудничал с немцами и состоял в НТС. А в эмигрантских изданиях по-прежнему подозревают Рутченко в работе на КГБ. Все эти бесчисленные подозрения, будучи недоказуемы, малого стоят.
О.А. Платонову от бывших работников КГБ известно о внедрении в ВООПИК многих информаторов и агентов влияния, которые прониклись идеологией патриотов. «Мне известны имена некоторых из них, несколько человек ещё живы и пользуются заслуженным авторитетом в патриотических кругах».
Ещё Олег Платонов передаёт рассказ Владимира Солоухина о знакомстве с «Протоколами сионских мудрецов» в клубе «Родина» (предшественник общества по охране памятников).
Меня волнует другое. Чем интересна эпоха СССР после Сталина, это тем, какое оказывали влияние на советских граждан запрещённые монархисты. В особенности – казнённый генерал Краснов.
Монархисты Советского Союза читали его. Но можно ли судить о сильном влиянии Краснова на их убеждения?
На крупной и многоликой картине «Великий эксперимент» (1990) в ряду Белых генералов, ближе всех к портрету Царской Семьи, из-за спины Деникина, символически им полузаслонённый, выглядывает седой и белоусый... да не иначе как Краснов. Левее него Деникин, Врангель, Корнилов и Колчак, все под крупным ликом и плечами Столыпина. В «России распятой» Глазунов, подобно многим, преувеличивает значение этого министра и напрасно додумывает подозрения по адресу губернатора Гирса.
Пока поверим, что это действительно Краснов, точно не М.В. Алексеев (больше смахивает на Милюкова, но в таком ряду ему не место). Не будь Краснова на этой картине, письменные и устные упоминания Краснова Глазуновым не говорили бы столь наглядно о значимости личности Краснова в его понимании событий ХХ века.
У Владимира Солоухина Краснова сразу не найти. Нет в «Последней ступени» (красуются Колчак, Деникин, Врангель), нет в последней «Чаше», промежуточной книге «При свете дня». Хотя точно известно о давнем знакомстве Солоухина с книгами Краснова, за несколько лет до «Чего же ты хочешь?».
Можно утешиться соображениями, что писатель намеренно умолчал о нём, предпочитая ссылаться на признанные культурные величины. В СССР Краснов был фигурой малоизвестной и опороченной, его имя не могло помочь в воздействии на смену представлений о монархической России.
Но вот радость. Как только в РФ опубликовали в журналах «Дон» и «Наш современник», а также отдельными изданиями несколько книг генерала, когда читатели могли самостоятельно составить мнение о его личности, убеждениях и культурной значимости, в повести Владимира Солоухина «Солёное озеро» (1994) имя Краснова появляется первым в ряду: «Не покорились Краснов, Деникин, Дроздовский, Врангель, каппелевцы, Колчак... Не покорились те русские офицеры и рядовые чины Добровольческой армии, Белой Гвардии, которые дрались с подневольно мобилизованной и парализованной страхом» РККА. В этом перечне упор сделан на монархистах, каковыми с особенной отчётливой выразительностью являлись Краснов, Дроздовский, Каппель, Врангель.
Тем значимей становится то внимание, которое уделил Всеволод Кочетов политическому влиянию и литературному наследию П.Н. Краснова ещё в СССР, когда монархисты не могли использовать его имя.
Для примера, Вадим Кожинов смог сослаться на романы генерала Краснова только (или уже, смотря как взглянуть) в 1990 г. в статье «К спорам "о русском” в дискуссии "Русская идея: прошлое или будущее”». Кожинов использовал написанное в 1867 г. Ф.И. Тютчевым: «всё более патологический характер» принимает «русофобия некоторых русских людей». Кожинов посему заключает: «Таким образом, относить зарождение борьбы с «русофобией» ко временам писательства белого генерала Краснова – значит, простите, обнаруживать элементарное невежество» [В.В. Кожинов «Россия как цивилизация и культура» М.: Институт русской цивилизации, 2012, с.378-379].
В эмиграции, рассказал Кочетов, «генерал Краснов принялся строчить антисоветские романы, в духе которых, равняясь на него, выступил и молодой Сабуров под псевдонимом Распятова». Сабуров – один из главных героев романа Кочетова, белоэмигрант, последователь Краснова в неотступной антисоветской непримиримости. «Отец Сабурова, связавший свою судьбу с генералом Красновым, с подобными Краснову сторонниками германской ориентации, не стронулся с места» в 1933 г., когда эмигранты покидали Германию. Только к той поре Краснов 10 лет поживал во Франции, потому связать с ним свою судьбу, оставаясь в Германии, не представлялось возможным. Нет оснований приписывать Краснову ориентацию на Германию в 1933 г.
В романе, писанном на протяжении 1933 г. и оконченном в марте года следующего, Краснов объясняет: «Читал в «Ленинградской правде» – в Германии революция в полном разгаре. Идёт героическая борьба германского пролетариата с Хитлером. Кровавый террор хитлеровского правительства и штурмовиков встречает энергичный отпор со стороны рабочих. Повсюду забастовки. Жгут фашистские знамёна. В Кобленце кровавая борьба между рабочими и штурмовиками. Читал сегодня: «Зверские пытки не могут сломить коммунистов. На пытках, в фашистских застенках, коммунисты заявили палачам: "Убейте нас, но мы останемся коммунистами”»… Нет, Борис Николаевич, немцам не до нас… Англичане и французы только что подписали с Советами пакт о дружбе. Везде одно и то же. Весь мир с ума сошёл» [П.Н. Краснов «Ненависть» М.: Вече, 2007, с.265].
В «Подвиге» (1932) Краснов предрекал: «в Германии большевизм будет» (ч.2, гл.XVII). Отсюда следует: Краснов воспринимал 1933 г. для Германии как 1917 г. для России – разгар революции, коммунисты пытаются захватить власть, начинается затяжной этап гражданской войны, в которой сторонники Хитлера – равно страдающая сторона, в Германии царит бедлам, какая тут может быть ориентация. Ориентация на дурдом?
Кочетов узнал о последователях Краснова на литературном поприще из книги перебежчика Любимова. Она впервые вышла в 1963 г. «Книга «На чужбине» помогла Любимову занять хоть и не очень громкое и высокое, но положительное и спокойное место, как говорится, в обществе», – В.А. Солоухин не без издёвки поведал, как Любимов желал попасть в Союз писателей. Оргсекретарь В.Н. Ильин навёл справки: «Цитирую, – сказал Виктор Николаевич, – газета «Возрождение». 1941 год. Париж. «Гитлер — наше спасенье, наше солнце, Гитлер — наша надежда...» Лев Любимов». В предисловии к «Чаше» Солоухин предупреждал, что не ручается за буквальную точность цитирования, но такие статьи Любимов в Париже действительно пописывал, будучи единомышленником Н.Н. Головина и С.Н. Краснова.
Надо отдать должное Кочетову, путающемуся в датах и местах пребывания генералов, мысль Краснова и его сторонников при выборе стороны Германии, он передал довольно сносно: «Да, они, немцы, всегда были врагами России,– говорил он упрямо. – Но в мире, как видите, всё перемешалось. Сегодня главные враги русского народа – большевики. И уже то со стороны немцев будет их дружеским актом в отношении России, если они помогут русскому народу избавиться от большевиков» (отец Сабурова).
Именно так расценили приход немцев казаки, помощь которым потом оказывал генерал Краснов. Сотрудничавший с Красновым Л.Н. Польский в 1990 г. вспоминал об оккупации Ставрополя, где он жил: «истреблявшиеся искусственно создававшимся в 1933 году голодом в массе своей были рады приходу немцев» [«Под немцами» СПб.: Скрипториум, 2011, с.432].
Или ещё об оккупации Житомира: «по виду всех граждан в городе не заподозришь о перенесённой голодовке. Всё это так не вязалось с нашей пропагандой и так противоречило нашей действительности, что подействовало как ушат холодной воды после похмелья на мою голову. На нашей неоккупированной территории повсеместно люди голодали, все были жёлтые, истощённые, миллионы умерли от голода, а здесь о голодовке и не слыхали. Есть над чем подумать» [П.В. Золотов «Записки миномётчика. Боевой путь советского офицера. 1942-1945» М.: Центрполиграф, 2007, с.202].
«Немцы нашу белогвардейскую братию готовы были пригреть и пригревали, пригревали. И Врангель от них кое-что получил, и Краснов, и всякие там Бискупские паслись на лугах Баварии и под липами Берлина». В отношении Врангеля Кочетов ошибается, а Бискупского немцы не только пригревали, но и под арест сажали. Краснов же большую часть пребывания в Германии ни у кого не пасся, а уединённо творил исторические романы.
Кочетов зарисовал отдельные картины войны и оккупации. «В занятом немцами Париже, по Елисейским полям, расхаживает, разрядившись в форму немецкого полковника – кто бы вы подумали! – племянник генерала Краснова! Вон начищает шпоры, готовясь к походу в Россию, господин Столыпин».
Про С.Н. Краснова Кочетов тоже узнал у Любимова, а с Аркадием Столыпиным, сыном убитого председателя правительства Империи, водили знакомство в Париже, и очень его ценили оба, Глазунов и Солоухин.
«Племянник Краснова по советскому суду был повешен вместе с дядей», – завершает Кочетов политпросвещение, но с именем генерала Краснова не покончено с его казнью. Осталось литературное наследство. Кочетов вынужден считаться с ним, объявляя Солоухина наследником похороненного в Москве генерала Краснова.
И.С. Глазунов в своих книгах приводил насчёт Ленина народную мудрость, какую теперь Кочетов запросто переадресовал бы Краснову: лучше, если б он сам всегда оставался жив, а дело его умерло.
«Однажды в руки к нему попал роман генерала Краснова, называвшийся «За чертополохом». Содержание его Сабуров помнил до сих пор. Это было сочинение о будущем России. Конец двадцатого столетия. Два американских журналиста сидят над картой мира. На месте старой царской России они видят сплошное пятно, через которое идёт надпись: «Неизвестно что». Они знают, что в конце двадцатых годов государства Западной Европы установили глухой кордон перед границей СССР, граница заросла стеной чертополоха, и, что творится за нею, никто в мире не ведает. Журналисты решили проникнуть в «неизвестно что», рискуя головами. С ними отправился туда и потомок русских князей, некий набожный, высокоталантливый юноша, проживавший во Франции. Кое-как преодолев стовёрстную полосу чертополоха, они добрались до границы. Их встретил там пограничник в старинной одежде стрельца, в высокой боярской шапке. После проверки паспортов всех троих усадили в дирижабль, в котором над спальными местами теплились лампады. В коридоре дирижабля журналисты и высокоталантливый юноша видят генерала, который курит папиросу марки Месаксуди. «Ваше превосходительство! Значит, Россия жива?» – вскрикивает растроганный до слёз потомок русских князей. Генерал словоохотлив. Оказывается, в 1930 году, когда в Советской России ещё существовала грозная ЧК, со стороны Памира, с диких, глухих гор, весь в белых царских мехах, спустился царевич из дома Романовых Игорь Владимирович. Он привёл с собой превеликое войско в белоснежных одеждах. Солдаты Игоря Владимировича громили большевиков и двигались на север, к Москве. Заняв Москву, они тотчас начали строить новую, небольшевистскую Россию. Созван был всероссийский собор, появились царь, двор, генералы, сановники. Народ стал жить не классами, не партиями, а семьями, родами. Всё везде стало благостно, задушевно, празднично звонили колокола в церквах, люди под их музыку возлюбили друг друга; если где-нибудь вдруг нарождался большевик, царская полиция в тюрьму его не заключала, не казнила. Только отрезали такому молодцу язык, дабы не распространял яд большевизма.
Сабуров не казался себе чудаком, какими были те, красновские, отправившиеся в российское «неизвестно что». Он ещё со времен войны знал, что в Советской России нет ни царя, ни сановников, ни колокольных звонов, ни чертополоха. Но вот поэт Богородицкий, живущий в Советском Союзе, в своих воззрениях возвращается, кажется, к тем временам, когда генералы Красновы ещё проектировали такую Россию, такой строй для нее, при котором бы вера в господа бога сочеталась с верностью некоему монархического толка правителю, просвещённому и на свой манер демократичному. Откуда этот бред, с каких Памиров?».
Столь подробного изложения содержания романов Краснова не отваживалось приводить ни советское литературоведение, ни авторы мемуаров, ни историки Гражданской войны и эмиграции. О писательстве Краснова отмалчивались или обходились краткими пренебрежительными замечаниями.
Кочетов переврал весь роман, как оболгал поэта Богородицкого – Солоухина. Но Кочетов «За чертополохом» несомненно читал. Эмигрантские либералы, жаловавшиеся на скуку благополучия фантастического романа, просчитались. Роман Краснова не забывали десятилетия спустя. Интерес Кочетова могло вызвать сопоставление Империи Краснова с надуманными им самим коммунистическими утопиями.