С.В. Зверев
Всеволод Кочетов. Атака на монархистов.
Кочетов смелее других демонстрировал знакомство с книгами Краснова. Его отвагу разогревала преемственность Ленина со Сталиным – дабы революционное прошлое не становилось только «прошлым» и не переставало считаться по-настоящему «революционным». Но для верхушки КПСС он становился «святее папы» и потому не мог быть ею поддержан. КПСС нуждалась не только во всегдашней правоте в прошлом, более значимым для партии значило считаться правым и популярным прямо теперь.
Доколе «культ» уже осуждён, КПСС пользуется одобрением этого и снимает с себя ответственность за преступления прошлого, может лавировать между надеждами на дальнейшую либерализацию и примирением со сталинистами, продавливая общие для всех великие «ленинские нормы» и сохраняя осуждение ненавистного Кочетову Троцкого. Мирил со сталинистами и не разбитый вместе с культом «личности» культ победы, объяснение которой давалось исходя из значения «рывка» 30-х годов.
Как видно из статьи Залыгина «Поворот», просталинистская мифология сохранялась в СССР до конца перестройки. Только году в 1990-м, когда «министерство правды» почти заглохло и вернули имя Троцкого как главного соратника Ленина, выяснилось, что никакой разницы между Троцким и Сталиным не сыскать.
В 1926 г. Троцкий стоял за ускоренную индустриализацию (с ним Каменев и Зиновьев). Сталин, лишь бы подавить оппозицию, на апрельском пленуме ЦК ВКП (б) делает доклад, скрытый во всех собраниях сочинений: «преувеличенные планы промышленного строительства – плохое средство для подхлестывания. Ибо, что такое преувеличенный промышленный план? Это есть план, составленный не по средствам, план, оторванный от наших финансовых и иных возможностей». Минимальный темп развития индустрии вместе со Сталиным декларировали Дзержинский и Рыков. Т.е., избавившись от Троцкого, Сталин будет проводить его безрассудные планы насильственного развития промышленности за счёт деревни. План Бухарина не являлся альтернативой, имея минимальные отличия от заданных раздутых темпов. Историки, которым впервые позволили сделать сравнения как следует, пришли к выводу о намерении Сталина «перетроцкистить» поверженного соперника. Т.е., Сталин старался быть большим Троцким, чем сам Троцкий.
К слову о том, что из себя представлял голодомор в связи с «троцкистским» «подхлёстыванием» планов индустриализации. «Цены на зерно упали на мировом рынке. Экспорт большого количества хлеба в 1932-1933 гг., когда голодный мор косил советских людей, суммарно составил всего 369 млн. руб., а лесоматериалов – почти 700 млн. руб., нефтепродуктов – ещё столько же. В 1933 г. только продажа пушнины позволила выручить средств больше, чем продажа хлеба». «Выручка за хлеб уже не могла ничего изменить, а сохранение зерна внутри страны в тот трагический час спасло бы жизнь многим нашим людям».
Сталин лгал, утверждая, будто СССР отстал на 50-100 лет, и без насильственно взвинченных темпов «нас сомнут», он лгал, будто до первой пятилетки в СССР не было чёрной металлургии, «не было станкостроения», а по показателям производства электроэнергии, угля, нефтяных продуктов «мы стояли на самом последнем месте» [В.С. Лельчук «1926-1940 годы: завершённая индустриализация или промышленный рывок?» // «История СССР», 1990, №4, с.6, 17, 20].
Всё это отъявленное враньё целыми полосами цитируется сталинистами, падкими на никуда не годный обман Кочетов ошибался, противопоставляя Сталина Троцкому и выворачивая наизнанку значение Монархии, Церкви, революции 1917 г., Ленина, 1930-х годов и всего построения социализма в СССР. Но точно такие же ошибки делала вся советская историческая наука и публицистика, пока работало «министерство правды».
Глеб Струве, несколько раз упомянутый в романе Кочетова, в книге «Русская литература в изгнании» выставил Краснова из литературы в литературу возле литературы. Александр Твардовский выдворил Кочетова даже из плохой литературы. И всё – сугубо по политическим мотивам. Краснов не стеснялся быть монархистом, националистом и даже противником еврейского владычества. Кочетов объявил Сталина полноценным наследником Ленина. Он отстаивал коммунистические идеалы с редким пылом. Говоря, как он защищал героев революции и первых пятилеток, Кочетов так захваливает себя, что даёт основание литературоведам говорить о непроизвольной самопародии. Н.В. Ковтун в диссертации «Русская литературная утопия второй половины XX века», замечает её, не касаясь романа «Чего же ты хочешь?», по материалам других книг.
«Вы слишком отчётливо заняли партийные позиции в литературе, слишком отчетливо обнародовали свое кредо. Значит, добровольно встали в передовой отряд борьбы за коммунистическое будущее. Чего же удивляться тому, что пули летят прежде всего в вас и в таких, как вы? Сидели б в заветрии, за омшаником, расписывали красоты природы, всякие омуты и заводи, сельские идиллии с буренками и жеребёнками, от которых пахнет молоком и навозом, с мудрыми дедами Михеичами, с боевыми молодайками, лихими на тряску подолами,– исполать бы вам тогда, батюшка! А то вот всё до главного докапываетесь: как, мол, то да сё да третье-четвертое, с точки зрения интересов рабочих и крестьян, да какую роль в том да сём да в третьем-четвертом играют акулы мирового империализма. Ну, и коль без этого не можете и коль Михеичи да буренушки вас не вдохновляют, – терпите, дорогой мой, ко всему будьте готовы, ко всему. В меня барон Врангель стрелял… В вас… Вот уж разбирайтесь сами, кто в вас стреляет».
Немыслимо представить, чтобы П.Н. Краснов написал о своих книгах что-то настолько бестактное. Он не превращал своё изгнание в пошлый спектакль, как Виктор Гюго. Автобиографические эпизоды, проецируемые на личность генерала, в его книгах не заносчивы. В романе «Ненависть» герой Краснова рассуждает: «Не нам с тобою мировыми вопросами заниматься. Наше дело маленькое… Мировые вопросы решат и без нас. Мудрость жизни, счастье народа в доверии к своему правительству и в том, чтобы каждый по совести делал своё дело, не озираясь на соседа» (Ч.2, гл.VIII).
На доверии, стоит отметить, основана монархическая система. Иван Ильин в работе о монархии и республике отмечает: монархист обязан доверять, иначе система Самодержавия не может существовать. В республике избиратель должен не доверять, иначе к чему тогда выборы? Испытывай народ доверие, выборы будут пустой тратой времени. Но поскольку есть выборы, то возникает опасность победы жуликов и проходимцев, утопистов и самодуров, марионеток и политпроституток.
Иван Ильин: «Республика есть по существу своему такой политический строй, при котором глава государства или совсем отсутствует (как в современной Швейцарии) или же обставляется всевозможными гарантиями недоверия». «Обязанность честного монархиста – доверять главе своего государства; обязанность честного республиканца – не доверять» («О монархии»)
В окончании трилогии «Подвиг» Краснов даёт авторское пояснение о своей задаче: «Романист всегда историк. И – историк гораздо в большей степени, чем это принято думать. Романист в своей душе, в своём сердце, которое вкладывает в произведение, отражает жизнь и, отражая, изображает её в ряде картин и сложившихся типов» (не исторических лиц). Т.е. Краснов и думать не мог хвалиться подъятием мировых вопросов, как делал Кочетов. Однако это не значит, что Краснов от них уклонялся. Это очередная соотносимость противоположных полюсов.
Кочетов покушался на акул мирового империализма, враждебных СССР. А Краснов обвинял их же – масонов и банкиров – в поддержке большевизма. «Несколько самых крупных представителей мирового банковского мира должны были съехаться на совещание в ноябре, в одном из банков Берлина, и там обсудить, как и в какой степени капиталистический мир может помочь государству, где осуществляется чистый социализм» [П.Н. Краснов «Подвиг» СПб.: Ленинградское издательство, 2009, с.415, 462]
Роман «Подвиг», 2-й том которого включал фантастические эпизоды борьбы банкиров за социалистическое строительство, вышел в 1932 г. в Париже. И тут снова открывается неприятное для Кочетова обстоятельство. По словам американского министра внутренних дел (1933-1946) Гарольда Икеса, президент Франклин Рузвельт так оценил свой Новый курс: «То, что мы делали в этой стране, по сути соответствовало тому, что делалось в России, и даже тому, что проводилось в жизнь в Германии под началом Гитлера». Американский историк об этом пишет: «к 1932 году восхищение русским «социальным экспериментом» стало непременным атрибутом американского либерализма. За два десятилетия до этого точно так же воспевался прусский социализм». СССР стал для США «золотым стандартом» экономической и социальной политики. В немецкие компании эпохи нацизма вкладывало деньги не лично семейство Бушей, как это часто ошибочно утверждается, а их начальник, Аверелл Гарриман. Именно он направлял инвестиции как в немецкие, так и в советские предприятия, после чего стал послом Рузвельта в Москве и министром торговли при Трумэне [Д. Голдберг «Либеральный фашизм» М.: Рид групп, 2012, с.131, 141-142, 490].
После смерти Ф. Рузвельта отношение изменилось, но прославляемая Кочетовым эпоха индустриализации – это время признания Штатами СССР и самого активного сотрудничества. В 30-е СССР стал для США крупнейшим торговым партнёром. В 40-е Соединённые Штаты спасли СССР, когда напал Хитлер, не армией, а ленд-лизом.
Э. Саттон факсимильно воспроизводит следующий документ компании «Симпсон, Тэчер и Барлетт, 120, Бродвей, Нью-Йорк, 21 июля 1927 года»: «Государственный Банк СССР» вложил «крупные суммы денег в различные банки США. Ввиду увеличения торговли между компаниями нашей страны и СССР, а также желания СССР расширить эту торговлю, Госбанк хотел бы увеличить свои вложения в банках США», «несмотря на непризнание СССР нашим правительством». Из этой фирмы Тэчер был связан с Феликсом Франкфуртером, крупным еврейским политиком в США, а также с Раймондом Робинсом, который поддерживал большевиков, находясь в России в 1917 г.
А. Гарриман вкладывал деньги в промышленность СССР с 1920-х. Марганцевая концессия в районе Батума оказывала «значительное влияние на сталелитейную промышленность США», как сообщалось в 1925 г. в документе департамента торговли. Государственный департамент США собирался провести «расследование» по поводу концессии Гарримана ввиду затронутых стратегических интересов США, однако олигархи не позволили его начать [Э. Саттон «Орден «череп и кости»» Киев: МАУП, 2005, с.276, 280, 283, 288].
Представление, будто СССР и США были всегда кровными врагами, особенно несправедливо именно в излюбленный Кочетовым героический сталинский период. Да и в начале 20-х помимо активности Ашберга, Хаммера, Гарримана, в СССР действовала благотворительная организация АРА масона Гувера – будущего президента США, а также Джойнт – комитет помощи евреям. «Сразу после отгремевших боев, в 1921—1924 годах, Джойнт истратил на помощь истерзанной России двадцать четыре с половиной миллиона долларов. И хотя большая часть этих денег действительно была отдана пострадавшим евреям, немало было вложено в помощь всем голодавшим тогда в израненной стране» [Л. Сонин «Джойнт: ответственность друг за друга» // «Урал», 2004, №11].
Ф.А. Григорьев, дед Ильи Глазунова, писал в дневнике 18.3.1921 г.: «Пришёл с американским флагом пароход» «с пищевыми продуктами». «Раздают по преимуществу детям евреев. Очевидно, это помощь американских евреев своим русским соотечественникам! А евреи у нас, как я уже упоминал неоднократно, не голодают: в хвостах ни одного нет, все вновь открытые лавки – еврейские» [И.С. Глазунов «Россия распятая» М.: Голос-пресс, 2008, Т.I, Кн.1, с.182-183].
Иван Ильин в книге, вышедшей в 1938 г., подводил такой итог: «Движимая враждебными побуждениями Европа была заинтересована в военном и революционном крушении России». «Европа под всякими предлогами и видами делала всё, чтобы помочь главному врагу России – советской власти» [М.В. Назаров «Миссия русской эмиграции» М.: Родник, 1994, Т.1, с.98].
Лишь после того, как с помощью Красной Армии, правители США утвердили своё господство в Европе, покончив с угрозой демократии со стороны национальных диктатур и монархических режимов, США действительно стали расшатывать выращенный с их помощью Советский Союз. Одним из главных направлений борьбы стала психологическая война. О ней выходило немалое число исследований в СССР, потому художественное выражение этой войны заслуживает отображения, даже требует его.
Для сравнения, в одной из таких книг написано: «Организаторы антисоветской пропаганды рассчитывают влиять на людей, у которых старая психология ещё не вытеснена новой и ещё недостаточно перестроилась под влиянием новых, социалистических отношений». Потенциальными жертвами считаются «одиночки-отщепенцы, противопоставляющие себя коллективу», ищущие другую социальную общность [В.Л. Артемов «По тылам психологической войны» М.: Молодая гвардия, 1973, с.171].
Тип одиночек Кочетов показывает на примере художника Свешникова, но писатель сформулировал проблему куда острее, чем в этой книжке. Кочетов увидел причины отсутствия «новой» коммунистической психологии в потере старой революционной убеждённости, не передаваемой детям, утончающейся среди интеллигенции, главное – у властителей дум, литературных критиков, публицистов, писателей, поэтов, кинорежиссёров, и даже, о чём Кочетов посмел дать понять, у нынешних партийных верхов.
Всеволод Кочетов перестаёт быть смешным, задавая главный вопрос романа, вынесенный в заглавие. «Чего же ты хочешь?» – это вопрос о будущем всего Советского Союза. Будет ли он и дальше стремиться к построению коммунизма, вернётся к национально-монархическим традициям, чьи ростки с трудом выбились из подполья, или сдастся перед натиском капитализма, требующего беспредельного воцарения власти денег.
Таковы были, и в какой-то мере остаются доныне, три развилки, подстерегавшие Россию весь XIX век. Объединённые силы коммунизма и демократии свергли Монархию, за ней пал социализм.
Смертельные симптомы Советского Союза Кочетов замечал и отобразил, хотя, будучи оптимистом, верил в превосходство «передовых» своих идей над соперниками, проигравшими бои Гражданской войны за судьбу России.
Не пали перед величием Советского Союза недобитые белогвардейцы и их идейные последователи. Не одолел культ Дзержинского и классовой борьбы массовую культуру гедонизма и потребления, привлекающую на свою сторону тем же коммунистическим миражом счастья, только без советской идеалистической требовательности, и потому кажущуюся выигрышнее.
Итог психологической войны подведён в перестройку – окончательную капитуляцию идеи коммунизма. В советском фильме «Курьер» (1986), комедийном, но одновременно и самом многозначительном (совсем как роман 1969 г.), поколение отцов показано обеспокоенным, пойдут ли прахом их труды, кто будет нести их знамя, «в чьи руки попадёт воздвигнутое нами здание?». «Я хочу понять, что он хочет!», – кричит один из строителей коммунизма преклонных лет, полностью повторяя вопрос Кочетова, самый важный, исторический вопрос, обращённый к поколению детей (1969 г. р. – времени злосчастной публикации в журнале «Октябрь»).
Сакраментальный вопрос, занимающий всех со времён Кочетова, в фильме совсем не приносит ответа, или же даёт самый обескураживающий. Заученно-школьное, даже выговариваемое с трудом, служение гуманистическим идеалам человечества, не вызывает ничего, кроме смеха. Мечта выйти замуж за японца, преклонение перед заграницей, показывает, насколько остался слаб давимый сверху русский национализм в СССР, а без националистических убеждений закономерно, при потере коммунистических, идёт деморализация, потеря веры в свой особый путь и в ценности, не имеющие вещественного выражения. Произнесённые вслух неискренне, для внешнего эффекта, слова «я мечтаю, чтобы коммунизм на всей Земле победил» уже вызывают оторопь, если не испуг, то неловкость.
В эпоху красного террора, какие бы преступления ни совершали, в полном сознании, партийные деятели и чекисты, они держались за одно оправдание: счастье будущих поколений. Ради коммунистического рая они могли уничтожать «лишние» сословия, стирать русскую культуру во всех выражениях, мешающих воздвигаемому «зданию». Все слезинки детей, все пытки и весь обман, в их представлении, оправдывало светлое грядущее. Но казни Царской Семьи и генерала Краснова не спасли СССР.
март 2014 г.