С.В. Зверев

Всеволод Кочетов. Атака на монархистов.

Национализм в СССР. Часть 2.

Стр. 1

В 1969 г. главный редактор журнала «Октябрь» Всеволод Кочетов опубликовал роман «Чего же ты хочешь?».  Сейчас его называют самым советским романом. В нём имя П.Н. Краснова упоминается чаще, чем в каком-либо другом советском литературном произведении – не историческом, а самом злободневном. Писатель-коммунист, поверхностно изучивший стопы антисоветской литературы, нашёл в Краснове своего антипода.

В.А. Кочетов.

Старейший советский журнал «Октябрь», чуть ли не самый престижный в сталинские времена, в 60-е находился в постоянной полемике с «Новым миром», отстаивая социалистический строй от либеральных поползновений. Однако судьба самого советского романа оказалась несчастливой. На него набросились отовсюду. Его осудила официальная «Правда», не говоря уже о либеральной критике и самиздате.

Иван Бунин в статье «Третий Толстой» (1949) заметил про журнал «Новый мир»: там печатаются «знатнейшие» советские писатели. Знатнейший А.Т. Твардовский 22 сентября 1969 г. пишет в дневник про «места из новой штуки [!] Кочетова. Устами положительного отца разъясняется положительному сыну, что едва ли не первым условием нашей победы была ликвидация пятой колонны, то есть 37-й и 39-й годы».

Негодование Твардовского по поводу пропаганды подлейших идей вполне понятно. Примечательно иное: метод Кочетова доселе на вооружении у всех апологетов массовых убийств. Они не понимают или им до дрожи страшно признать, что коллективизация (для «индустриализации») и 1937 г. не спасли от Хитлера, именно они стали причиной массовых сдач, всеобщего бегства и грандиозных поражений 1941 г. С технической стороны, «русское танкостроение настолько опередило наше, что мы так никогда и не смогли наверстать это отставание» [В. Кейтель «Размышления перед казнью» Смоленск: Русич, 2000, с.273].

Но за такой режим, уничтожающий голодом и отстреливающий свой народ, воевать никто не желал, немецкая оккупация казалась предпочтительнее коммунистической власти. Мало создать лучшее на свете оружие, нужна рука, способная его поднять.

Далеко не один Кочетов проповедовал те подлейшие, по оценке Твардовского, настроения.

За 30 лет до него писатель еврейского происхождения Лион Фейхтвангер сочинил излюбленный аргумент сталинистов всех времён – книгу «Москва. 1937. Отчёт о поездке для моих друзей» о своём посещении СССР, где признал справедливыми советские суды и казни.

Историки считают, что Фейхтвангер так поступил, дабы поддержать СССР против Германии, где жгли его книги, конфисковали имущество и лишили гражданства. Т.е. планомерные уничтожения сотен тысяч русских Фейхтвангера не беспокоили, ему главное отмстить Хитлеру за преследования евреев, ограничения в правах и притеснения, которые до войны 1939 г. и близко нельзя сравнить с массовыми уничтожениями «врагов народа» в СССР. Фейхтвангер мог не знать обо всём, но Московские процессы – это верхушка всенародного террора, прилюдно явленная. Признать её – оправдать все преступления, не желать знать даже не скрываемое.

Когда Германия в 1940 г. оккупировала Францию, где находился Фейхтвангер, его посадили в концлагерь, но отнюдь не казнили, как жертв на прославленных им Московских процессах. Посему поведение антифашиста Фейхтвангера в Москве вполне заслуженно следует считать также подлейшим, как суждение Кочетова: «был своевременно ликвидирован кулак и разгромлены все виды оппозиции в партии».

А спустя почти что 20 лет после Кочетова преемник Твардовского во главе самого либеральнейшего «Нового мира», знатнейший писатель Сергей Залыгин написал так о проекте поворота рек: «наш родной консерватизм тоже возник не на пустом месте, а из прогрессивных и революционных идей, вернее всего из идей и практики конца 20-х – начала 30-х годов».

«Любое отклонение – это был уже уклон левый, а чаще правый, любой уклон – это деяние антиобщественное, антигосударственное, антисоветское. Либо – либо! Ими мы победим, или нас победят. Отсюда и «любая цена» во всём, и жертвенность, которую мы тогда проявили, и категоричность суждений («Если враг не сдаётся – его уничтожают»), и энтузиазм, и нетребовательность в отношении материальном».

«Эта однолинейность, этот курс дал нам Кузбасс и Магнитку, Турксиб и Днепрогэс с его «бешеными темпами» строительства, Челябинский и Сталинградский тракторные. Весь мир был удивлён нашим достижениями, и действительно это был опыт мирового значения, он доказывал, на что способен человек, на что способен народ, воодушевлённый идеей переделки всей жизни. Динамика этого движения сыграла свою роль и в нашей победе над фашизмом и в войне 1941-1945 годов, быть может, решающую роль» [С.П. Залыгин «Поворот» // «Новый мир», 1987, №1, с.7].

В такие-то годы «Новый мир» толкал примитивную пропаганду «подлейших настроений», ни в чём не отличаясь от одиозного Кочетова в оценке 1930-х годов. Только для Залыгина в 30-е истреблять сотни тысяч сограждан в год – это прогрессивно и революционно, а истреблять, начиная где-то с 50-х, стало «консервативно» (!). Кочетов не соглашался: революционность не может устареть и агитировал за методы 30-х, дабы снова «удивить мир», а не зажраться.

Совершенна очевидна негодность двойных стандартов, согласно которым Кочетова отлучили от литературы (даже от плохой литературы). Объясняя такое явление, поэт Станислав Куняев упоминает салон Бриков, считая его могущественной силой в литературном мире со времён Маяковского вплоть до 1970-х. «Что еврейские интеллектуалы не прощали Грибачёву, Софронову или Кочетову, то всегда сходило с рук Симонову, Антокольскому или какому-нибудь Арону Вергелису» [С.Ю. Куняев «Русский дом» М.: Институт русской цивилизации, 2013, с.91, 264].

Вот что писал пасынок Л.Ю. Брик (Каган) в полумемуарной биографической книге, где, кстати, тоже приводятся не одобряемые автором чужие суждения о литературной мафии Бриков. «Паперный был очень интересный человек, один из самых остроумных в Москве. Но в один прекрасный день он написал пародию «Чего же ты хохочешь» на жутко бездарный опус Кочетова «Чего же ты хочешь» – черносотенную мазню. Однако Союз советских писателей встал горой за «своего», и Паперного «казнили» (в духе большинства наших кретинских решений в области литературы) — запретили заниматься Маяковским, а велели взяться за Чехова» [В.В. Катанян «Лиля Брик. Жизнь» М.: Захаров, 2010].

Катанян написал полную ерунду, т.к. по воспоминаниям самого Зиновия Самойловича: «Я уже задумал тогда новую работу «Записные книжки Чехова», хотя в ту пору шансы напечатать ее были весьма невелики», т.е. заниматься Чеховым тогда было более проблематично, нежели красным Маяковским, выбор сделан добровольно [З.С. Паперный «Музыка играет так весело» М.: Советский писатель, 1990].

Союз писателей вовсе не вставал горой за Кочетова, ему не дозволили отдельное издание романа в Москве, выпустить удалось только в отдалённом Минске, где, например, дозволялось печатать антисионистскую публицистику. Нынешний одноимённый журнал напоминает об остракизме, постигшем своего бывшего главного редактора: «тупое и бездарное это сочинение смутило даже правящих тогда нашей страною большевиков, ибо верный, но недалёкий их слуга, сам того не понимая, подложил им изрядную свинью, простодушно высказав «с последней прямотой» всё, что он думает о мире, окружающем его и СССР» [«Октябрь», 2004, №8].

Но самое поразительное из написанного кинорежиссёром Катаняном, представителем Бриковского клана, это объявление романа «Чего же ты хочешь?» черносотенной мазнёй – романа, полностью посвящённого изобличению монархистов: белоэмигрантов, сотрудничавших с немцами, а также новой националистической поросли – основателей националистического возрождения в Советском Союзе – Ильи Глазунова и Владимира Солоухина. Кочетов именно в них увидел крупнейшую угрозу советскому строю. В националистах, белоэмигрантах и западных диверсантах – предводителях психологической войны против СССР.

Однако еврейская критика обозвала В.А. Кочетова черносотенным из обострённого нюха к антисемитизму и навязчивой идеи сравнять монархизм со сталинизмом. То ли им не понравилось поношение Льва Троцкого и его последователей, то ли наличие еврейского шрифта у рассылательницы подмётных писем, то ли подвергаемые критике имена Евгении Гинзбург, Бориса Пастернака, Осипа Мандельштама, Исаака Бабеля, Феликса Дана, Марка Вейнбаума. Достаётся и другим кумирам либеральной интеллигенции: Марине Цветаевой (а она вышла замуж за Эфрона, значит, тоже неприкасаема) и Леониду Андрееву, его всегда в СССР едва терпели за упадочничество, а ведь он твердил: «конец еврейских страданий – начало нашего самоуважения», мечтая, когда же русские станут европейцами, а не варварами-антисемитами («Первая ступень», 1916).

Издаваемые в СССР, из числа не запрещённых упомянутых авторов, к негодованию романиста, они вытесняют имена Маяковского и... Кочетова, выведенного в романе под вполне себе большевицким псевдонимом Булатов. Причём это вытеснение из советской литературы на второй план убеждённых коммунистов осуществляется в результате проведения коварного плана спецслужб капиталистического мира. Такой конспирологии Советский Союз не знал со сталинских времён, когда всё происходящее в мире объяснялось революциями и заговорами против неё.

Это только в сочинении бывшего масона Льва Любимова показано так, будто Краснов считал, что жидомасоны его замалчивают, и потому только – их ненавидел. Но там недобросовестные мемуары, а здесь – авторская жалоба, прикрытая настолько прозрачной занавесью псевдонима, что так расхваливать себя, как делает Кочетов, изображая Булатова, можно, кажется, только стремясь перещеголять «Автобиографию» Аверченко. Автора это ставило в смешное положение и располагало юмористов писать пародии – «Чего же он кочет» и «Чего же ты хохочешь» З.С. Паперного и С.С. Смирнова.

Склонный, как все писатели, по максимуму использовать автобиографический материал, Краснов никогда не опускался до самоапологии. Атаман Белая Свитка появляется эпизодически и лишён специфически авторских черт. Реальное, и весьма блестящее, атаманское правление Краснова не нашло художественной передачи. Геройские конные атаки – отображение солдатского, а не лично своего подвига. К своей роли писателя Краснов относился всегда демонстративно скромно. По отношению к единомышленникам считал себя подбадривающим барабанщиком, а в отношении идеологических врагов – говорит священник, в романах Краснова по справедливости всегда более других приближенный к правде: «Обманывать не стану… Не победили их… Их искусством победить нельзя… Выпаханные у них души…» [П.Н. Краснов «Выпашь» Париж, 1931, с.107-108].

Косвенно здесь затрагивается невозможность одолеть большевизм написанием романов, но в прямом смысле – персонаж Краснова не может силой музыкального дарования увлечь к чему-то возвышенному интеллигентскую среду, объятую сребролюбием и относящуюся скептически ко всему прочему, презирающую военную службу. Это очень похоже на реальный эпизод, касающийся пребывания в Джаркенте и стараний талантливой супруги, Лидии Красновой.

Сцена из романа Краснова приводит сразу к нескольким аналогиям: насколько одержимо рвался к власти В.И. Ленин, использовавший тот же сельскохозяйственный образ: «Я заявляю: недопустимо называть примитивным и бездарным «Что делать». Под его влиянием сотни людей делались революционерами. Могло ли это быть, если бы Чернышевский писал бездарно и примитивно? Он, например, увлёк моего брата, он увлёк и меня. Он меня всего глубоко перепахал». «Это вещь, которая дает заряд на всю жизнь. Такого влияния бездарные произведения не имеют» [Н.В. Валентинов (Вольский) «Встречи с Лениным» Нью-Йорк, 1953, с.104].

Советским литературоведам так понравился этот рассказ, что они запросто приводили его как самый достоверный, не смущаясь эмигрантским происхождением и полувековым разрывом между  описанным временем и публикацией – слишком правдоподобно.

Перепаханный дурно написанным нигилистическим романом Ленин остался невосприимчив к искусству и всю жизнь писал статьи исключительно на политические темы, используя образы и цитаты из романов лишь как агитационное оружие. Л.Ю. Брик тоже сходила с ума по Чернышевскому, вплоть до ругани и ссор со всеми несогласными.

У Всеволода Кочетова есть схожая по замыслу сцена, где иностранные разлагатели советского строя привозят магнитофонные записи с музыкой, «под воздействием которой человек постепенно начинает дёргаться», однако, когда доходит до осмысленных рифмованных текстов, верх всё же берёт советский патриотизм, молодёжь выбирает петь:

«Пусть ярость благородная

Вскипает, как волна».

В романе Краснова «Выпашь» на время толпу инженеров одолевает гимн «Боже, Царя храни», только когда приходит известие об объявленной России войне 1914 г. Не очень-то реалистично, чтобы без аналогичного повода те самые разгильдяи начали бы петь «Войну народную», а не современное им и популярное в тех кругах, даже по поводу Великой Отечественной.

Ещё в одной книге Краснов приводил стихотворение, полное тоски и правды, про зарубежный «dancing», где дикий мотив пустыни печально и скучно воют негры.  «Вместо обеда – кафе… Вместо семьи – ресторан… Вместо бренчания дома на фортепьяно – dancing… Это новый мир, устроенный господами социалистами!..» [П.Н. Краснов «Понять – простить» М.: Интелвак, 2000, с.170-171].

Забавно: для Кочетова «суматошный джаз» в «шалеющей компании» – буржуазная зараза. В представлении Краснова – фокстроты и джаз-банды есть обратная сторона социализма, как «Дивный новый мир» Хаксли – социализм победившего либерального гуманизма – предел обобществления (до полного уничтожения одиночества), достигнутый в рамках западной демократической цивилизации, альтернатива победе советского или нацистского социализма в «1984» Оруэлла.

Связь между 1920-ми в изображении Краснова и 1960-ми годами по Кочетову действительно существовала, течения тех лет выражали один антикультурный процесс, несколько приостановленный в эпоху кризиса 30-х и войны 40-х. Американский правый идеолог справедливо видит «гибель основанной на религии культуры» именно в 1960-е: «Эпоха секса, выпивки и джаза трансформировалась в эпоху секса, наркотиков и рок-н-ролла». «Через управление культурой левые навязывают обществу свою мораль» [П. Бьюкенен «Смерть Запада» М.: АСТ, 2003, с.135-136].

Эту новую мораль Патрик Бьюкенен, подобно Петру Краснову, считает марксистской. Последовательна поэтому поддержка, которую в СССР оказывали антикультурному молодёжному протесту 60-х, имевшему террористический уклон и являвшемуся деструктивным выплеском насилия со стороны малоидейных бездельников. Вопреки советским (и позднейшим западным) подтасовкам, протест 60-х не носил сугубо антивоенный и антирасистский характер, будучи нигилистическим, анархистским и экстремистским. В 60-е студентов совершенно точно звали «хулиганствующие активисты» [«Техника дезинформации и обмана» М.: Мысль, 1978, с.48, 162].

Это не дезинформация, а самое точное определение мелкой преступности, какую в СССР покрывали, т.к. она была революционна. При попадании в СССР эта зараза разъедала советскую культуру, как и американскую.

Свой мемуарный очерк на поднятую П.Н. Красновым тему дал Владимир Солоухин. В исповедальном романе «Последняя ступень»  он изображает первую обстоятельную встречу с Ильёй Глазуновым в присутствии итальянской журналистки, с выпадом, какой делает художник против джаза и перехода демократического мира «на танцы африканских отсталых людоедов». Глазунов покоряет собравшихся у него гостей, поставив исполненные Козловским романсы на стихи Ф.И. Тютчева «Я встретил вас», запрещённый в СССР вплоть до описываемого времени любимый А.В. Колчаком «Гори, гори, моя звезда» и «Не пробуждай воспоминаний» Булахова.

«Вместо лохматых, с дикими взглядами молодых людей, трясущихся в современном дансинге», возникла близость к подлинному национальному искусству, «я почувствовал в себе порыв неизъяснимой гордости, что хоть каким-то краем причастен к этому искусству, что оно моё, русское, и я русский». Возникло чувство благодарности к Илье Глазунову. «Я почувствовал в себе желание идти за ним».

Вот каковы в действительности националисты Глазунов и Солоухин, которых Кочетов избрал объектом литературной атаки. Они не меньше Кочетова воевали с разрушительным воздействием западной интернациональной массовой культуры. В критике демократии монархисты всегда смыкались с марксистами, Ленину приходилось оправдываться за использование Союзом Русского Народа критических материалов социал-демократической прессы. В остальном пути расходились.

С Кочетовым Владимир Солоухин познакомился в 1954 г., когда вошёл в редколлегию «Литературной газеты», возглавляемую этим сталинистом. Солоухин, давая согласие на работу, ещё не интересовался, под чьё начальство попадёт, и какую линию должен будет проводить в газете.

В 1976 г. он написал: «оклеветал в своём пасквильном романе (хотя и под другим именем) Всеволод Анисимович Кочетов. Написал доносное стихотворение о моём перстне с изображением Николая II  не антисемит, но всё-таки Степан Петрович Щипачёв» [В.А. Солоухин «Последняя ступень» М.: Русскiй мiръ, 2007, с.12, 37, 44-45].

В такой формулировке лазейка, позволяющая назвать антисемитом Кочетова, очень узка. Окончательно её затыкает такой убедительный довод, как популярная среди советских карьеристов его женитьба на еврейке (пускай в романе она и показана старой и надоедливо глуповатой). Впрочем, брак не помешал Кочетову ещё в 1954 г. лишиться места ответственного секретаря Ленинградского отделения Союза писателей – задел кого не следовало: «в отместку за Панову её муж Давид Яковлевич Дар мобилизовал еврейские силы Союза писателей и тех, кто к ним примкнул, и в результате тайной интриги, точнее, тайного голосования, Кочетова выдавили». Интересно также направление удара «Чего же ты хочешь?» по адресу французского коммуниста-ревизиониста Роже Гароди [Михаил Золотоносов «Праздник на станции Кочетовка» // «Литературная Россия», 22 июня 2012, №25].

В 1995 г. Р. Гароди, ударившись в исламизм, осмелится изобличать владычество евреев на примере своей страны – тождественно с ситуацией в США: «Ни один кандидат в президенты Французской республики, к какой бы партии он ни принадлежал, от Мишеля Рокара до Жака Ширака, включая Миттерана, не мог обойтись без паломничества в Израиль за благословением средств массовой информации. Власть над этими средствами лобби, руководящим центром которого сегодня является ЛИКРА (Международная лига против расизма и антисемитизма), столь сильна, что позволяет ему манипулировать общественным мнением по своему желанию: хотя евреи составляют во Франции около 2% населения, решающий голос принадлежит в средствах массовой информации сионистам: на телевидении, на радио, в ежедневных газетах и еженедельниках, в кино (прежде всего благодаря вторжению Голливуда) и даже в издательствах, которым так называемые "комитеты читателей” могут навязывать свое вето. Всё это в руках сионистов, равно как и реклама, от которой зависит финансирование средств массовой информации» [Р. Гароди «Основополагающие мифы израильской политики» // «Наш современник»,1997, №4].

Формально, главный редактор «Октября» знал поэта и писателя Солоухина 15 лет, когда его изображал, но знал до очевидности слабо, опосредованно, изобразив неотёсанно грубым пожирателем чеснока и нюхательного табака. Илья Глазунов в романе «Чего же ты хочешь?» показан под именем Тоника Свешникова слабовольным недоучкой под каблуком жены, рисующим одних богатырей и царевен, а потом перешедшим на портреты из соображений выгоды. Его не принимают в союз художников только потому что он высокомерно не подаёт заявление, а ждёт, когда его позовут. Биографические данные обоих перевраны до неузнаваемости.

Стр. 1 (2) (3) (4) (5) (6)