С.В. Зверев.
Измена Алексеева - ошибки К.М. Александрова ("Генералы и присяга").
Довольно часто находятся защитники генерал-адъютанта М.В. Алексеева, использующие примерно одинаковый набор оправданий.
«Версия о «предательстве» Алексеева родилась не на родине, а в эмиграции. Причем исходила она из тех немногочисленных, но очень агрессивно-крикливых кругов, представители которых, в подавляющем числе, сами с большевиками не боролись, но вовремя покинули страну под прикрытием сражавшихся Белых армий. Теперь им требовалось оправдание позорной бездеятельности после Октябрьского переворота 1917 года» (http://beloedelo-spb.livejournal.com/489446.html).
Это утверждение К.М. Александрова и вся его война с конспирологией возможна только при незнании совокупности опубликованных источников, исследований по заговору, или произвольном выборе под свою версию, из имеющегося множества, некоторых удобных, но не доказанных или неуместных данных.
Раз и навсегда: версия возникла на родине. Не в 20-е или 30-е годы, а до революции и во время Гражданской войны. Её разделяли те монархисты, кто непосредственно возглавлял Белое Движение: Дитерихс, Краснов. Им никакого оправдания не требовалось. Касательно же вопроса о большинстве представителей неких кругов, то ни позора, ни бездеятельности в составе Высшего Монархического Совета 1920-х годов нет. Эти монархисты принимали участие в Белом Движении, содействовали его успехам в силу своих способностей, не на линии фронта в силу возраста. Такому представителю, как А.Н. Крупенский, в годы Гражданской войны было под 60 лет.
Но если Кирилл Александров под представительством не подразумевает объединённое руководство монархической эмиграцией, а его рядовых деятелей или публицистов, то требуется сначала выявить названное подавляющее их число, их биографические данные о деятельности в Гражданскую войну, а уже потом начинать о них осудительно писать. Удивляет не только непродуманность заявлений К.М. Александрова, оказывающихся целиком ошибочными или неточными, но и грубая обличительность в адрес чьего-то позора и агрессии, упадающая на главу самого автора.
16 августа 1918 г. перед Большим Войсковым Кругом донской атаман объявлял: «При преступном содействии некоторой части нашей интеллигенции, при предательстве и измене многих сановников и генералов рушится великое здание Российской Империи» [С.А. Пионтковский «Гражданская война в России. Хрестоматия» М.: Издание коммунистич. Университета им. Я.М. Свердлова, 1925, с.412].
Аналогично, М.К. Дитерихс в 1922 г. осуждал «участие высшего генералитета армии, руководителей и авторитетов офицерства почти в первых рядах Февральской революции, в отречении Царя от престола, в политическом развале армии» [М.К. Дитерихс «Убийство Царской Семьи и членов Дома Романовых на Урале» М.: Вече, 2008, с.50]. Не названный по имени руководитель и авторитет офицерства, безусловно, тот самый М.В. Алексеев.
На следующий же день утверждения Краснова были напечатаны в донской правительственной газете. При атамане Краснове, также в 1918 г., газета «Наша родина» говорила о предательстве Алексеевым Царя, об устроенной ему ловушке – т.е. о заговоре [А.И. Деникин «Очерки русской смуты» М.: Айрис-пресс, 2005, Кн.2, с.511].
Ясное дело, что, говоря об измене генералов перед Кругом, атаман Краснов не изымал фигуру Алексеева, а считал его среди главнейших предателей, что видно в дальнейшем прямо по 1-й редакции эпопеи в 1921 г.: «Заговор принимает большие размеры. В нём Поливанов, Гучков, в нём Пуришкевич, в нём Рузский и Алексеев» [П.Н. Краснов «От Двуглавого Орла к красному знамени» Екатеринбург: УТД Посылторг, 1995, Т.2, с.282]. Во 2-й редакции Краснов окончательно убеждается в соучастии их в заговоре по телеграммам из Т.3 АРР. Персонально касаясь в начале 1916 г. Поливанова, Гучкова и Дубенского, генерал Краснов имел кое-какую эксклюзивную осведомлённость о конспиративной деятельности, направленной против Государя.
Но и ссылаясь на одни только телеграфные переговоры из АРР, Краснов безоговорочно утверждал: «2 марта 1917 года усилиями Родзянко, Алексеева, Рузского, Гучкова и Шульгина, Государя Императора Николая II заставили отречься от Престола» [«Казачий сборник», 1922, №2, с.13].
То есть, философ С.Н. Булгаков, составляя в диалогах «На пиру богов» (1918) типовую палитру воззрений, вовремя вложил в уста русского боевого Генерала слова: «Не знаю, какой уж – немецкий или масонский заговор здесь был, чтобы свалить Россию, но революция, да ещё во время войны, явилась настоящим самоубийством для русской государственности». К.-д. и думский блок «её подготовили, они её хотели, а теперь обижаются». Ему возражает именно не сражавшийся-таки Дипломат: никто не делал революции, «как утверждают иные, подкупленными чьим-то золотом полками» [С.Н. Булгаков «Сочинения» М.: Наука, 1993, Т.2, с.577-580].
При Врангеле распространялось епископское послание к пастве, где «говорилось прямо, что Государя заставили отречься силой» [«Совершенно лично и доверительно!»: Б.А.Бахметев – В.А.Маклаков. Переписка. Т.1. Август 1919 – сентябрь 1921. М.: РОССПЭН, 2001, с.255].
Считаете эту версию неверной, так разбирайте настоящие её истоки, не прикрываясь бестолково "крикливыми кругами” или словарём Берберовой. В вашем распоряжении дневник Лемке 1915-16, письма Государыни 1915-17, эмигрантские мемуары Керенского и Милюкова, масонские интервью А.Я. Гальперна. Забудьте про несчастного Н.Е. Маркова и других черносотенцев, которые располагали неточной информацией о заговоре так раз потому, что не входили в него.
Первее всего дело упирается в дневники Лемке, бывшего вблизи с Алексеевым в 1915 и 1916. Относящийся к совершенно иным, левейшим крикливым кругам, Лемке заслуживает особенного внимания, поскольку он первый отнёс фигуру Крымова к планируемому перевороту. Вместе с ним Лемке вписал в заговор и Алексеева. Участие в заговоре Крымова было публично признано масоном Терещенко сразу после самоубийства генерала, 3 сентября 1917 г., и подтверждалось рядом масонских интервью в эмиграции: Соколова, Гальперна. Где тогда основания опровергать достоверность Лемке?
Оппонент мог бы сказать (чего не делает, не разбирая ни масонские источники, ни литературу о заговоре вообще, а ведёт какие-то произвольные рассуждения): ведь Крымов всё-таки не принял участие в свержении Императора. Но это объясняется именно тем, что при вхождении в заговор таких фигур как Алексеев и Рузский, нужда в Крымове отпала. Традиционные "опровергающие” участие в заговоре генерала Алексеева ссылки на интервью Гучкова ничего не стоят, ибо в них Гучков одинаково отрицал и общепризнанное, совершенно достоверное участие в заговоре Крымова, что явно изобличает укрывательство Гучкова.
Почему об измене Алексеева и заговоре говорили преимущественно крайне правые? Белогвардейцы не делали этого только из уважения к основателю Добровольческой Армии, а не потому, что не имели оснований. Аналогично, культ первопоходников заслонял правду и об антимонархизме Корнилова. Левые, конституционалисты и социалисты, знали о заговоре и говорили о нём, но, согласно принятой среди них мифологии, режим пал из-за собственной непригодности – значение заговора вследствие этой убеждённости сознательно принижалось.
Верхи масонского заговора были связаны масонскими же запретами на неразглашения. Меньшевик Николаевский, собравший сенсационные интервью у масонов по всей Европе, до конца жизни так и не смог опубликовать их – «масоны не позволяют», объяснял Николаевский Мельгунову 27 мая 1930 г, «Я всё это собираюсь опубликовать», – храбрился тот же Николаевский 10 июня 1959 г., через 30 лет после взятых у масонов интервью. Но как ни был значим для исторической науки собранный им материал, Николаевский до конца жизни так и не решился его обнародовать [Б.И. Николаевский «Русские масоны и революция» М.: Терра, 1990, с.117, 120].
Раскрытие всей правды о заговоре было непозволительно и в тех интервью. Масонские верхи боялись не только правды и разоблачения мифологии о том, что режим пал сам собой, они боялись за свою жизнь: уже перед февралём 1917 г. Милюков ходил с телохранителями, Керенскому всюду мерещились заговоры против него самого же. В эмиграции будет покушение на Милюкова, а Гучкова и Родзянко побивали, располагая далеко не полной правдой о заговоре.
Распространённая первое время в СССР теория двух заговоров не имела достаточных доказательств, говоря о монархическом заговоре (провальная легенда о сепаратном мире), однако утверждения об антимонархическом заговоре основывались во многом не только на опубликованных, но и на личных данных таких историков как М.Н. Покровский. В СССР о заговоре генералов против Императора писали генералы А.А. Брусилов, А.И. Верховский, М.Д. Бонч-Бруевич. Одной эмиграцией, говоря о заговоре, ограничиться невозможно.
«Вопрос о подготовке Гучковым в 1916 году «дворцового переворота» в пользу цесаревича Алексея Николаевича при регентстве Великого князя Михаила Александровича с целью предотвращения неизбежной — как казалось Гучкову — революции, достаточно на наш взгляд изучен такими авторитетными специалистами по истории Февраля как Сергей Мельгунов и Георгий Катков» (http://beloedelo-spb.livejournal.com/489446.html)
Дотошные историки Мельгунов и Катков относительно заговора давно устарели. Достаточно сравнить их работы с «Отречением, которого не было» П.В. Мультатули, чтобы убедиться, насколько ограниченной была разработка заговора в предшествующих работах. Мельгунов не мог полноценно доказать в 1931 г., что все нити заговора сходились в масонском центре, т.к. Николаевский всё скрыл, но теперь-то появилось предостаточно публикаций для документального обоснования такого вывода. Мультатули не всегда умеет обработать приводимые свидетельства, поэтому необходимо осторожно подходить к тому последнему слову о заговоре, которое, как-никак, но сказано им.
Возьмём снова для примера Лемке. С.П. Мельгунов лишь единожды приводил наблюдения Лемке о «зреющем заговоре» Алексеева с Крымовым, Гучковым, Коноваловым. Мельгунов: «скорее всего, что слухи объединяли два разных начинания, к одному из которых Алексеев не имел отношения». «Из перечисленных Лемке лиц только Крымов мог иметь то или иное отношение к алексеевскому проекту» [С.П. Мельгунов «На путях к дворцовому перевороту» М.: Айрис-пресс, 2007, с.138].
Лемке писал на основании личных наблюдений в Ставке, по материалам общения с ближайшим сотрудником Алексеева Пустовойтенко. Какие уж тут "слухи”? Пустовойтенко издавна был на короткой ноге с Лемке.
Тут же, рядом, Мельгунов пишет о доходивших до Императрицы слухах, приводя отдельные предупреждения из писем к Государю и вовсе не говоря о переписке Алексеева и Гучкова, о действительном походе Алексеева против Штюрмера. Да разве и это слухи? Необработанный, выборочный характер цитирования обескураживает. За анализ Лемке Мельгунов всерьёз не брался, невозможно считать тут хоть что-то достаточным. А вот Мультатули даёт по нему полную картину.
Советские историки сомневались в реалистичности записей Лемке об Алексееве и заговоре, но не могли привести ни одного довода, кроме того, что уж очень серьёзное доказательство заговора получается, а заговоров мы не любим. Не был поставлен вопрос о том, являются ли записки Лемке точным дневником, или там есть позднейшие приписки, как подозревали эмигранты. Даже Виталий Старцев, разрабатывавший тему масонского заговора, ограничился указанием на «неопределённость» сведений и «известную долю домысла Лемке». Так можно было говорить только игнорируя отлично известные уже в 20-е от Милюкова и Керенского данные о соучастии Алексеева в заговоре [В.И. Старцев «Русская буржуазия и самодержавие в 1905-1917» Л.: Наука, 1977, с.190].
Нельзя объяснить версию заговора заинтересованностью или крикливостью монархистов. Слишком много подтверждений получено со стороны заговорщиков-масонов. Газета Керенского «Дни» (Берлин) 12 марта 1925 г. отозвалась на похороны Львова и 8-ю годовщину Февраля воспоминанием, как Земгор Львова и ЦВПК Гучкова и Коновалова стали центрами притяжения искателей спасения страны путём "перестройки” в верхах. «Задуманная кн. Г.Е. Львовым осенью 1916 года, не осуществилась только из-за внезапной болезни генерала Алексеева, решившегося стать её исполнителем (предполагался арест Александры Фёдоровны). Опоздало и исполнение заговора А.И. Гучкова – генерала Крымова, окончательно назначенное на март 1917 года» [Прилож. в кн. Г.Е. Львов «Воспоминания» М.: Русский путь, 1998, с.298].
К этому стоит только добавить, что по окончании болезни Алексеев вернулся в Ставку, и как только он вернулся, свержение Императора и было осуществлено.
Аналогичный рассказ П.Н. Милюкова из 1-го тома «России на переломе» приводился в советских изданиях того же времени: «Со слов покойного Г.Е. Львова мне известно, что и генерал Алексеев разделял это мнение [о перевороте] и даже собирался перед своей болезнью арестовать императрицу, если б она приехала в Ставку» [«Очерки по истории Октябрьской революции» М.-Л.: Госиздат, 1927, Т.II, с.29].
К.М. Александров вынужден признать: «к октябрю Алексеев полностью согласился с необходимостью прекратить вмешательство Императрицы в дела государственного управления, тем паче — военного. Удаление Распутина представлялось необходимым. Максимум на что соглашался Алексеев, по версии Сергея Мельгунова, это изоляция Императрицы» (http://beloedelo-spb.livejournal.com/491618.html)
После этого отрицать измену и заговор решительно немыслимо.
Вопрос о переписке Алексеева с Гучковым остаётся не прояснённым. Если Александров желает выбрать нравящуюся ему версию, что Алексеев на письма не отвечал, а было их всего два, то есть и разные обратные данные. И надо сначала доказать, что письма распространял сам Гучков, а не Челноков.
Например, упомянутый К.М. Александровым Г.М. Катков предполагал, что публикация Гучковым письма к Алексееву сделана с целью толкнуть его в сторону заговора, пошатнув в глазах Государя. Все сходятся на нерешительности Алексеева. Почти полностью повторяет Каткова В.И. Старцев: «радикальная часть лидеров либерального лагеря ещё с весны 1916 г. вела обработку генерала [Алексеева] с тем, чтобы добиться от него согласия возглавить правительство "доверия” или ответственное министерство, либо участвовать в прямом заговоре с целью ареста царицы и отказа царя от престола. Так что болезнь Алексеева имела скорее нервно-дипломатическое происхождение: он очень боялся, а будучи уличён на основе переписки с А.И. Гучковым, публично отрёкся от неё» [«Вопросы истории», 1991, №2-3, с.205].
К.М. Александров рассказывает о действительно опасной болезни Алексеева, но при этом ставит приоритет точности мемуаров о. Г. Шавельского, печально известных самыми позорными мифами о Распутине и Царице, над письмами самой Императрицы. Александров, тем самым, обманывается вместе с генералом Алексеевым насчёт вмешательства в государственные, даже военные (!) дела и необходимости ареста Царицы. Невероятное дело, но К.М. Александров приводит даже фразу из дневника Пуришкевича о силе Распутина в половой сфере. С такими "блестящими” источниками как Пуришкевич и Шавельский, в самом деле, как не пойти на заговор против Императора, или на оправдание измены Ему. Нисколько не разбираясь в вопросе о Г.Е. Распутине, К.М. Александров не в состоянии дать разумную оценку и поведению М.В. Алексеева.