Станислав Зверев
Председатель Императорского правительства Иван Горемыкин 1914-1916.
Стр.1
Отдавая должное памяти тех, кто в годы Первой мировой войны отстаивал будущее России, её политический суверенитет от иностранных оккупаций, следует почтить не только военных чинов Русской Императорской Армии, но и тех, кто стоял во главе монархической правительственной системы, дававшей отпор державам, начавшим войну против России.
17 первых месяцев войны, в течение которых Германия и союзные ей страны стремились сокрушить Россию, во главе правительственных сил нашего Отечества стоял бывший министр внутренних дел, член Государственного Совета, сенатор, статс-секретарь, действительный тайный советник Иван Логгинович Горемыкин.
И.Л. Горемыкин не произносил внушительных речей с запоминающимися пафосными выражениями, как делал П.А. Столыпин. Он не оставил многотомных мемуаров, в которых, по примеру С.Ю. Витте, объявил бы себя единственным гением в окружении посредственных тупиц. Он не пожелал, даже когда мог, ввязываться в клоунские бои мемуарного цирка, предпочитая слову дело.
Тяжесть возложенных на Горемыкина задач превосходила всё, с чем когда-либо сталкивались его более прославленные предшественники на посту председателя правительства – Витте, Столыпин и Коковцов. Как ни был опасен прежний революционный террор, уносивший жизни тысяч монархистов, Великая война 1914 г. открыла эпоху открытого противостояния целых народов, блоков нескольких государств. Мировые войны ведутся за мировое господство. В этом противостоянии, исход которого определял облик будущего, Иван Горемыкин с первых дней войны возглавлял правительственный аппарат Империи.
Если рассматривать вопрос о виновниках войны, то уж точно не И.Л. Горемыкин подсылал убийц к эрцгерцогу Францу-Фердинанду. 75-летний русский министр, сторонник традиционной Самодержавной монархической системы за всю свою продолжительную карьеру не проявлял себя сторонником агрессивной внешней политики с использованием безнравственных методов. В этом, подобно Императору Николаю II, И.Л. Горемыкин являл полюс положительных идей Монархии, Православия и национализма.
Со своей стороны, жертва покушения, наследник Австро-Венгерской короны Франц-Фердинанд, был явно выраженным противником войны с Россией, сторонником самодержавного монархического правления русского типа и непрестанным критиком масонского влияния внутри его Империи. Как следует из стенографического отчёта судебного процесса, опубликованного в 1918 г., убийца эрцгерцога Гаврила Принцип признавал, что именно масоны стояли за совершённым им покушением. «Широко разветвлённый заговор», существование 19 июня (2 июля) 1914 г. которого одинаково виделось немецкому канцлеру Бетману-Гольвегу, а также Императору Франц-Иосифу, имел явный антимонархический и антирусский характер. Само убийство было осуществлено руками боснийской революционной террористической организации [«Кто развязал Первую мировую. Тайна сараевского убийства» М.: Вече, 2010, с.17, 23, 41, 56].
Как пишет сын министра Земледелия А.В. Кривошеина, ближайшего помощника И.Л. Горемыкина в пору начала войны, в июле 1914 г. председатель Императорского правительства считал, что твёрдая позиция России даст единственную надежду на сохранение мира. Кривошеин и Сазонов тогда были с ним заодно. Горемыкина и Кривошеина связывала многолетняя дружба, ещё осенью 1913 г. в Ливадии Кривошеин предлагал Императору Николаю II назначить председателем правительства Горемыкина вместо Владимира Коковцова [К.А. Кривошеин «Александр Васильевич Кривошеин. Судьба российского реформатора» М.: Московский рабочий, 1993, с.151, 169].
После 1906 г. Иван Горемыкин вернулся в кресло председателя правительства только 31 января 1914 г., хотя все эти годы он оставался кандидатом на открывающиеся вакансии в первые ряды представителей власти. Так, в 1909 г., когда англофил А.П. Извольский потерпел крупную дипломатическую неудачу, Император рассматривал возможность назначения И.Л. Горемыкина министром иностранных дел [П.В. Мультатули «Внешняя политика Императора Николая II» М.: ФИВ, 2012, с.461].
Поэтому в 1913 г., критикуя С.Д. Сазонова, сменившего в МИДе Извольского, И.Л. Горемыкин отпускал фразы вроде: «если б я был министром иностранных дел». Горемыкин стоял за невмешательство крупных держав в конфликт на Балканах. Он говорил, что европейским дипломатам надо предложить: «Господа, не мешайте славянам и туркам резать друг друга. А когда это занятие им наконец надоест и они заключат мир, тогда и только тогда наступит момент созвать конференцию и повергнуть условия этого мира на обсуждение Европы». Можно убедиться в том, что Горемыкин не считал нужным втягивать Россию в балканские войны и желал удержать от того же все крупные державы. Совсем по-другому себя вела Австро-Венгрия, чья последовательная оккупационная политика, поддерживаемая Германией, вызывала нарастающую угрозу войны.
Е.Н. Шелькинг, один из немногих мемуаристов, близких к И.Л. Горемыкину, рассказывает о событиях 2-й Балканской войны 1913 г., когда сербский посланник в России Мирослав Спалайкович консультировался с И.Л. Горемыкиным относительно плана правительства Сербии в случае начала войны занять столицу Болгарии и низложить царя Фердинанда. С.Д. Сазонов категорически запрещал проводить такой план, в то время как И.Л. Горемыкин говорил: «вам, сербам, надо было действовать, не спрашивая никакого разрешения».
В июне 1913 г. Болгария первая напала на Сербию, спустя несколько дней после этого разговора, как уверяет Шелькинг [«Историк и Современник», Берлин, 1922. Вып.3, с.239, 247-248].
Поскольку в 1913 г. Горемыкин не возглавлял Совет Министров, к нему обращались за рекомендациями, принимая во внимание значительность его государственного опыта и авторитетность мнения. Или же беседа Горемыкина со Спалайковичем состоялась всё-таки в 1914 г., и в ней обсуждались минувшие дела.
Как видно по всему изложенному, И.Л. Горемыкин, идейно развитый монархист, стоял на принципах национализма, согласно которым сохранение и развитие культурных особенностей и политического суверенитета в своей стране означает непременную сопутствующую заинтересованность в существовании чужого культурного своеобразия и политической самостоятельности, независимого от деспотического глобализма, принимающего различные формы колониального порабощения: экономического, дипломатического, культурного. Славянофильство Горемыкина выражалось в предоставлении дружественным России государствам права на самостоятельность. Такова идея национализма как составляющей части идеологии русского монархизма.
Через неделю после начала войны, 26 июля 1914 г. И.Л. Горемыкин выступил в Г. Думе. Французский посол Морис Палеолог об этом дне пишет, нарочито преувеличивая нетвёрдость шагов престарелого министра и слабость голоса, которым тот якобы с трудом управлял, прерываясь, «как будто бы он умирал». Горемыкин не был великим оратором, но решительно ни один сколько-то объективный мемуарист, общавшийся с ним и слушающий его речи, не думает формулировать что-то настолько карикатурное. Художественные красоты Палеолога из его собрания сплетен в этом, как и во многих других установленных историками случаях, вымышлены или преувеличены.
Палеолог страдал манией величия французского расового превосходства. Преувеличивая дряхлость Горемыкина (1839 года рождения), он не учёл, к примеру, что один из самых выдающих британских премьер-министров Уильям Гладстон успешно исполнял свои обязанности и в 75 лет, и даже в 94 года – в конце XIX века.
В 1917 г., когда премьер-министром Франции вновь стал Жорж Клемансо, ему исполнилось уже 76 лет – это больше, чем насчитывалось у Ивана Горемыкина в 1914-м. Рональд Рейган и в 77 лет оставался президентом Соединённых Штатов. Сам по себе возраст не является ощутимой помехой, если не сопровождается значительными болезнями, которых у главы русского правительства в 1914 г. не наблюдалось. Особенно если сравнить с Леонидом Брежневым, которому в момент смерти в 1982 г. исполнились те же 75 лет, а явные признаки маразма проявились значительно раньше. Юрий Андропов и вовсе не дожил до 70 лет, он серьёзно болел на протяжении значительной части своей жизни.
И хотя политические противники использовали возраст Горемыкина для дискредитации его способностей, как можно будет убедиться, он успешно справлялся со своими обязанностями по самым различным государственным делам, проявляя редкую проницательность и рассудительность, по сравнению со многими своими коллегами в правительственном кабинете, не говоря уж о представителях оппозиционных партий.
Государственной Думе И.Л. Горемыкин 26 июля изложил, что «Россия не хотела войны», Императорское правительство испробовало всё для сохранения мира, «цепляясь за малейшую надежду предотвратить потоки крови, которые грозили затопить Европу». «Если бы мы уступили, наше унижение не изменило бы хода событий» [М. Палеолог «Дневник посла» М.: Захаров, 2003, с.61]
Такое утверждение куда более справедливо, чем нередкие легкомысленные предположения, будто войны следовало избежать любой ценой, а главное – что её вообще можно было избежать, не объявляя мобилизации, т.е. оставив её беззащитной перед мобилизующимся противником, готовым к нападению.
И.Л. Горемыкин закончил речь словами: «В эту торжественную минуту я от имени правительства призываю вас всех, без различия партий и направлений, проникнуться заветами царского манифеста: да будут забыты внутренние распри, и сплотиться вместе с нами вокруг единого знамени, на котором начертаны величайшие для всех нас слова: «государь и Россия» (рукоплескания)» [А.Я. Аврех «Распад третьеиюньской системы» М.: Наука, 1985, с.11].
Декларируя свой политический символ веры, И.Л. Горемыкин хотел убедить Г. Думу, что только на монархической платформе возможно сохранить единство России, которая иначе расползётся в клочки самолюбивых народностей и раздерётся в схватке партийных программ с опасными конкурирующими демократическими проектами. Отсутствие иного объединяющего принципа, кроме монархического, вытекало из характера русской политической культуры, основывающейся на идеале Самодержавной власти.
Идея Самодержавного Царства подразумевает сознательную выработку наиболее достойного носителя Верховной власти, служащего действительным воплощением идеи своего Отечества. Вследствие целенаправленного приложения значительных усилий, Наследник ко времени вступления на Царство становится, если сравнивать с демократической принадлежностью Верховной власти всему народу, способным представлять определённые положительные идеи государственного существования.
Если монархический идеал состоял в сознании необходимости служения и подвига в приложении ежедневных усилий по улучшению существующих условий жизни, то либеральная оппозиция воображала самым важным и полезным осуществление принципа освобождения от всей Самодержавной системы, на которой покоилось устройство России.
Масон Керенский вспоминал, что Георгий Львов «один из первых искал путей предотвращения гибели», не играя в «комедию “национального единения” с Горемыкиными» [Г.Е. Львов «Воспоминания» М.: Русский путь, 1998, с.304].
Это было одно из многочисленных признаний о том, как демократические вожди, будущие руководители Временного правительства, не желая следовать призыву И.Л. Горемыкина к совместному служению Монарху и России, готовили государственный переворот для устранения Царя, ожидая благих последствий смены всего политического устройства.
При этом критики далеко не владели необходимыми профессиональными навыками и крупно ошибались, преувеличивая значение общественных усилий, сравнительно с работой государственного аппарата. Как признавал хорошо осведомлённый деятель Всероссийского Земского союза, князь Львов «не умел хорошо организовывать дела» и скорее преуспел в создании себе ложной репутации успешного деятеля, хотя всё что удавалось сделать Земскому союзу Львова, сопровождалось неоправданно крупными затратами средств, полученных у правительства [С.Е. Трубецкой «Минувшее» М.: ДЭМ, 1991, с.108-109].
Фактически, Г.Е. Львов сделал себе имя за счёт И.Л. Горемыкина. Сразу после образования Земского союза Львов обратился к нему с просьбой предоставить 10 млн. рублей на первоначальную организацию дел. Правительство Горемыкина дало ему 20 миллионов. Причём впоследствии вопрос о ревизии трат Львов воспринимал за оскорбление и наотрез отказывал, хотя его работа полностью финансировалась правительством. Можно убедиться, насколько несправедливы обвинения монархического режима в деспотическом гнёте и стеснении активности так называемой общественности.
Чего она стоила, видно из такого вердикта в записках военного прокурора: «Земский союз, о котором вся печать в пику правительству кричала, что это единственная организация, которая несёт всю тяжесть снабжения армии, на самом деле был приютом для целой кучи маменькиных сынков, ловких людей, аферистов и всяких бездарностей мужского пола» [Р.Р. Раупах «Лик умирающего» СПб.: Алетейя, 2007, с.150].
То же, что и о Г.Е. Львове и руководимой им организации, следует сказать про другого будущего министра Временного правительства А.И. Гучкова. Современные историки делают вывод, что его военно-промышленные комитеты работали неэффективно, показали свою относительную неспособность. Политическая деятельность в их работе преобладала над экономической [П.А. Кюнг «Мобилизация экономики и частный бизнес в России в годы первой мировой войны» М.: РГГУ, 2012, с.62, 175-176].
Малую результативность гучковских комитетов с самого начала точно предугадал Горемыкин, который не одобрял многочисленность ЦВПК, запроектированных 10 представителей от рабочих, «а сделают ли что-нибудь – это мы увидим» [А.А. Поливанов «Из дневников и воспоминаний» М.: ВВРС, 1924, с.206].
Наряду с неоправданно завышенными представлениями о знаменитостях, которые потом войдут в революционное правительство, в то время многие преувеличивали значение покойного П.А. Столыпина, называя его единственным государственным деятелем, чуть ли ни величайшим в Европе. Такие люди говорили про Горемыкина: «он честный человек без всякого воображения и настойчивости» [Н.В. Волков-Муромцев «Юность. От Вязьмы до Феодосии (1902-1920)» М.: Русский путь, 1997, с.115].
Лица, имевшие непосредственное касательство с Горемыкиным, могут оспорить постороннее мнение о недостатке настойчивости: «лучшие воспоминания о семье Горемыкиных (дружба с сыном премьера) рисуют и мне привлекательный образ властного и умного старика, с большим достоинством, безупречной обходительностью и редкой внутренней твёрдостью. Историк воздаст должное и политической силе этого человека: силе сопротивления» [И.И. Тхоржевский «Последний Петербург» СПб.: Алетейя, 1999, с.96].
Какой разительный контраст даёт человек хорошо осведомлённый, в сопоставлении с приведённым уже портретом, выведенным в записках французского посла, или с тем, что писали лишённые не только чувства такта, но и элементарной честности, борцы за демократизацию страны. Вождь оппозиции, Павел Милюков, ещё один будущий революционный министр, писал о выжившем из ума, ко всему безразличном Горемыкине, как о пустом месте, тяжёлом камне на дороге [П.Н. Милюков «Воспоминания» М.: Современник, 1990, Т.2, с.34, 140].
Нет никаких отличий от высокомерных замечаний, оставленных пребывающим вдалеке от России французским президентом: «Премьер Горемыкин, старый и усталый, является фактически пустым местом». Президент не распознал, что заимствованные им формулировки составляли часть той «несправедливой кампании, которая ведётся в славянских кругах против императрицы» [Р. Пуанкаре «На службе Франции 1915-1916» М.: АСТ, Минск: Харвест, 2002, с.84].
Все эти выражения являются самым ходовым товаром партийной политической мифологии времён Первой мировой войны, об этом всегда следует помнить, обращаясь к характеристикам представителей монархической власти, оставленным теми, кто претендовал на её захват и потому находился во враждебном отдалении от высокопоставленного объекта клеветнических суждений.
Фантастический характер представлений лидера партии к.-д. демонстрирует такая навязчивая идея, преследовавшая Павла Милюкова, как мысль о провокации революции И.Л. Горемыкиным с целью создать предлог для преждевременного окончания войны, обвинив в этом левые партии [С.П. Мельгунов «На путях к дворцовому перевороту» М.: Айрис-пресс, 2007, с.107].
Столь же безумное мемуарное наследие оставил чешский политик Томаш Масарик, тесно связанный с либеральными кругами в России. После войны он писал про Русского Царя: «Также немужественно вел он себя и потом, когда часть придворной клики выдумала план пустить немцев к Петрограду, дабы этим спасти трон. Что это не был единственный подобного рода план, я могу доказать теми сведениями, который я получил в Лондоне о Горемыкине. Уже тогда этот русский министр, бывший сравнительно лучше, нежели его преемник, не боялся поражения и наступления немцев на Петроград. Немцы де смогут завести в России порядок». Крупнейший эмигрантский историк Сергей Мельгунов, приводя такую выдержку, характеризует запись как поспешную, не уместную в историческом исследовании. Масарик ссылался на неустановленные факты, используя один из множества ложных слухов «в напряжённой атмосфере недоверия и борьбы» [«Голос минувшего на чужой стороне» Париж, 1926, №1, с.269-270].
Милюков и Масарик одинаково не умели и не желали отличать достоверное от вымысла, явно демонстрируя антимонархическую пристрастность. Такие слухи в то время являлись средством борьбы с правительством Горемыкина.
Некоторое время слухами о предательских намерениях Царского правительства питались советские историки. Один из них приводил, хотя и не умея подтвердить достоверность документа, депешу греческого посланника в Петрограде Венизелосу, 4 января 1915 г.: «Я узнал, что председатель Совета министров ездил в Ставку, где находится и император. Сербский посланник сообщает что, по сведениям из главного штаба, целью свидания было обсуждение вопроса об отдельном мире с Австрией» [М.Н. Покровский «Империалистская война. 1915-1930» М.: Либроком, 2010, с.168].
Спекулируя теми же слухами, что и Масарик, советские историки возводили на правительство Горемыкина обвинения в подготовке сепаратного мира. Однако поскольку каждый подобный факт оказывался недостоверным, эта клевета была опровергнута сначала эмигрантскими историками, правоту которых со временем пришлось признать и в СССР.
Самой популярной претензией оставалось всё-таки обвинение Горемыкина в бездействии из-за преклонного возраста, а также в монархической принципиальности.
Василий Шульгин в последней книге, написанной в Советском Союзе, назвал главной ошибкой следующее: «Иван Логгинович считал, что войну ведёт армия и её военачальники, и ответственен за неё только военный министр, а правительство и он сам, как его глава, тут ни при чём». Ужас бездеятельности Горемыкина, по словам Шульгина, заключался в его враждебной позиции относительно Г. Думы [В.В. Шульгин «Годы. Дни. 1920» М.: Новости, 1990, с.307].
Лично И.Л. Горемыкин никогда не ставил себя в стороне от войны. Мнение Шульгина является очередным вымыслом, опровергаемым совокупностью фактической работы главы правительства. Как ни велик и разнообразен сделанный Горемыкиным вклад в ведение Первой мировой войны, можно попытаться изложить хотя бы некоторые примеры, характеризующие как личность Ивана Логгиновича, так и значимые события Мировой войны.
И.Л. Горемыкин находился в постоянной переписке с Государем Императором, когда тот находился в отъезде, с Военным министром В.А. Сухомлиновым и Ставкой Великого Князя Николая Николаевича.
Война 1914 г. принесла России не только ощутимые боевые потери, но и значительные тяготы мирного населения, особенно расположенного вблизи линии фронта. Современные историки с различных позиций подвергают критике действия военных властей, преследовавших этнических немцев, подданных Российской Империи. Кроме немцев, массовая депортация евреев из областей, прилегающих к зоне военных действий, значительно усложнила их жизнь. Проведённое под предлогом массового участия евреев в шпионаже, фактическое уничтожение еврейской черты осёдлости Верховным главнокомандующим Николаем Николаевичем, организатором депортаций, в значительной степени дестабилизировало тыл Империи [«Граф Келлер» М.: Посев, 2007, с.424].
Осенью 1914 г., в самом начале войны, В.К. Николай Николаевич в письме к И.Л. Горемыкину просил принять суровые меры против всех без исключения подданных вражеских государств, проживающих в Российской Империи, настаивал на приравнении их к военнопленным. Правительство И.Л. Горемыкина, напротив, стремилось нейтрализовать агрессивную политику военных властей: «Совет министров под председательством И.Л. Горемыкина несколько раз призывал Ставку прекратить практику насильственного выселения в глубь страны населения из прифронтовой полосы», в особенности немцев и евреев [М.В. Оськин «Неизвестные трагедии Первой мировой» М.: Вече, 2011, с.178, 402].
Эта позиция у И.Л. Горемыкина совершенно логично сочеталась с отказом, данным им еврейской депутации на их просьбу совсем отменить черту оседлости. Председатель правительства осадил евреев: «Неужели вы думаете, что теперь вам всё дозволят?». Министр народного просвящения в кабинете И.Л. Горемыкина, Л.А. Кассо назвал процентную норму в образовательных учреждениях нерушимой [«Мировой кризис 1914-1920 годов и судьба восточноевропейского еврейства» М.: РОССПЭН, 2005, с.139].
Законодательная защита от захвата образования евреями была совершенно оправданной, т.к., к примеру, в СССР, после победы революции, когда им действительно всё дозволили, к 1940 г. из евреев, которые составляли 1% населения, на физический факультет МГУ поступало 58% евреев, в аспирантуры принимали 50% математиков-евреев. После войны их пропорцию намеренно снизили до 25%, но они и тем были недовольны [В.В. Кожинов «Россия как цивилизация и культура» М.: Институт русской цивилизации, 2012, с.442--443].
Хотя и в 1970-е евреи в СССР занимали 1-е место на 1000 человек среди студентов и учёных [«Сионизм: теория и практика» М.: Политиздат, 1973, с.224].
Процентная норма для евреев существовала даже в демократических Соединённых Штатах, не являясь сугубо монархическим явлением. В России процент, равный пропорции числа евреев ко всему населению Империи, являлся совершенно справедливым.
22 сентября 1914 г. И.Л. Горемыкин написал Н.Н. Янушкевичу, начальнику штаба ВГК, о нежелательных последствиях массовых конфискаций имуществ и предприятий в Риге, Пскове и Витебске. Под его воздействием Янушкевич запретил безосновательную конфискацию предприятий этнических немцев. С другой стороны, И.Л. Горемыкин поддерживал секвестр имущества и земель, оставленных беженцами в занятой русскими войсками Галиции. Он даже предложил Янушкевичу перейти к полной конфискации имущества, оставленного немцами и евреями, поскольку не имелось никаких оснований полагать, что они вернутся.
С другой стороны, И.Л. Горемыкин защищал тех евреев, которые были подданными Российской Империи. Он написал для Монарха доклад, протестуя против дальнейших массовых депортаций, которые к 15 мая 1915 г., как ожидалось, охватят 300 тысяч евреев. Горемыкин утверждал, что весь народ не должен быть наказан за преступления отдельных лиц, а сосредоточие переселяемых евреев в новых губерниях приведёт к их обнищанию и нежелательной вероятности погромов. Действия главы правительства помогли прекратить депортации и смягчить отношение военных властей к евреям [Эрик Лор «Русский национализм и Российская империя» М.: НЛО, 2012, с.78, 115, 165-167].
При значительном участии И.Л. Горемыкина состоялось спасение 300 тысяч армян, в миллионном масштабе истребляемых младотурками, конституционным переворотом которых восхищалась враждебная русским властям интеллигенция. Правительство Горемыкина приняло беженцев на Кавказе и выделило 2 млн. рублей на их обустройство, принимались различные дополнительные меры для обеспечения армян всем необходимым [«Россия и Первая мировая война» СПб.: Дмитрий Буланин, 1999, с.137].
Военный министр подтверждает наличие некоторого конфликта между Ставкой Великого Князя и правительством Империи. Он вспоминает, как «Горемыкин прочитал нам письмо начальника штаба, в котором Янушкевич» «в непозволительной форме выражал неудовольствие его императорского высочества по делам Совета министров, в основании своём никакого отношения к полномочиям Верховного главнокомандования не имевшим» [В.А. Сухомлинов «Воспоминания» Минск: Харвест, 2005, с.313].
Масон И.П. Демидов в эмиграции приписывал М.В. Алексееву отзывы о том, будто Горемыкин не понимал самых примитивных вещей, ничего не делал и желал только, чтобы его не бранил Родзянко [В.Ж. Цветков «Генерал Алексеев» М.: Вече, 2014, с.166].
Такая картина, отражая имевшийся антиправительственный настрой М.В. Алексеева и опасный конфликт, разжигаемый Г. Думой, совершенно неверна с фактической стороны. Скорее именно И.Л. Горемыкину приходилось изо дня в день втолковывать Алексееву ошибочность некоторых решений военных, принимаемых под носом у начальника штаба.
Во всё время своего пребывания во главе правительства И.Л. Горемыкин вмешивался в распоряжения военных властей, касающиеся мирного населения. После ухода из Ставки В.К. Николая Николаевича Горемыкин постоянно обращался уже не к Янушкевичу, а к М.В. Алексееву. Так, в декабре 1915 г. он просил генерала Алексеева отменить распоряжение Н.В. Рузского и М.Д. Бонч-Бруевича мобилизовать всё мужское население Лифляндской губернии. «Горемыкин утверждает, что Бонч-Бруевич объясняет это главным образом желанием выловить таким поголовным призывом все германофильствующие элементы края». «Экономически такое распоряжение грозит краю разорением. Вообще мера эта сулит много серьёзных осложнений, и потому Горемыкин просит Алексеева отменить её» [М.К. Лемке «250 дней в царской ставке. 1914-1915» Минск: Харвест, 2003, с.381].
И.Л. Горемыкин неустанно стоял на страже интересов населения Империи, защищая его от чрезмерного произвола военных властей, не учитывающих все последствия принятых ими решений.
Т.е., Иван Горемыкин активно участвовал в деле ведения войны, отстаивал правительственные полномочия, воздействовал на военные власти, когда они выходили за означенные для них пределы.
Надо сказать, что произвол в отношении представителей вражеской национальности творился во всех воюющих странах. Как писал русский профессор, проживавший в Канаде и США: «Во Вторую мировую войну в Америке начали забирать в лагеря даже преподавателей немецкого языка, коренных американцев» [П.Н. Пагануцци «Правда об убийстве Царской Семьи» М.: ТРХ, 1992, с.23].
Точно так и в Первую мировую, когда в США была учреждена «беспрецедентная промышленная диктатура» во главе с Б. Барухом, в тюрьмы отправляли тысячи людей за высказываемые антиправительственные суждения. После того, как в Нью-Йорке судили 6 редакторов газет, «присяжные заседатели и адвокаты впоследствии заявили, что обвиняемые почти наверняка были бы признаны виновными, если бы хоть кто-то из них оказался немцем или евреем» [Д. Голдберг «Либеральный фашизм» М.: Рид Групп, 2012, с.116, 121].
А крупные имущественные потери характерны для жителей, подвергающихся любой оккупации. Выселяя немцев из присвоенной Эльзас-Лотарингии, когда закончилась Первая мировая война, французы позволяли им забрать с собой не более 50 кг багажа. Тем самым они присваивали всё недвижимое имущество и большую часть движимого [Йохен фон Ланг «Протоколы Эйхмана. Записи допросов в Израиле» М.: Текст, 2007, с.97].
Достаточно активно И.Л. Горемыкин вникал в дела Империи, как свидетельствовал заместитель министра внутренних дел В.Ф. Джунковский. Произведённые им сокращения числа охранных отделений Горемыкину не нравились, но по получении достаточных разъяснений, Горемыкин согласился с Джунковским, в целом у них сложились отличные отношения [«Падение царского режима» М.-Л.: Госиздат, 1926, Т.V, c.108].
Довольно тесно Горемыкину приходилось заниматься и финансовыми вопросами. 26.11.1914 г. В.А. Сухомлинов писал: «Покупаем в Америке, – но когда всё это прибудет… А тут ещё, по-видимому, немцы – стараются перекупить всё, что мы собираемся купить. Вчера у И.Л. Горемыкина было по этому поводу совещание Сов. Министров, т.к. Минист. финансов не справляется с валютой, - а я пристаю чуть не с ножом к горлу и требую быстрого решения» [«Красный архив», 1922, №2, с.140].