Станислав Зверев
Председатель Императорского правительства Иван Горемыкин 1914-1916.
Стр.2
За бездействие депутаты Г. Думы принимали другое. Например, принимали в январе 1915 г. отсутствие реакции на их упрёки насчёт русского управления в Галиции, цензуры, желаемой амнистии. Единственное, что им ответил Горемыкин, это пообещал пустить через Думу проект о польской автономии [Е.Д. Черменский «IV Государственная дума и свержение царизма в России» М.: Мысль, 1976, с.76].
Здесь можно увидеть источник легенды о бездеятельности Горемыкина, наряду с его почтенным возрастом. Много возомнившие о себе депутаты игнорировались председателем правительства, и они вообразили, будто тот ничем не занимается. Предпочитая дела, а не слова, Горемыкин был очень последователен. Относительно приветствий московской городской думы он также советовал министрам «не отвечать всем этим болтунам и не обращать на них внимание» [Н.Н. Головин «Наука о войне» М.: Астрель, 2008, с.716].
В январе 1915 г. Г. Дума собиралась всего на три дня. Тогда И.Л. Горемыкин впервые объявил о планах России на Константинополь. Он произнёс: «Всё отчётливее обрисовывается перед нами светлое историческое будущее России, там, на берегах моря, у стен Царьграда» [С.С. Ольденбург «Царствование Николая II» М.: АСТ, 2003, с.637].
Думская оппозиция, желавшая забрать себе плоды победы, не замечала и не желала знать, ничего, что нельзя было использовать для критики правительства.
На очередную просьбу М.В. Родзянко созвать Г. Думу И.Л. Горемыкин в начале июня 1915 г. отвечал: «При первом же появлении Маклакова на него обрушатся все фракции и мне волей-неволей придётся распустить Думу. Между тем это нежелательно». С министром внутренних дел Николаем Маклаковым Императору пришлось расстаться, хотя он был убеждённым защитником монархической идеи, из-за чего его и травили думские фракции. Заменяя в правительстве Н.А. Маклакова, В.А. Сухомлинова, И.Г. Щегловитова, Государь Император устранял основные претензии думского партийного представительства к составу правительства, но никакие меры не убеждали либеральную оппозицию встать на конструктивные позиции. В дневнике Клюжева 13 июня 1915 г. записана такая пораженческая реакция Керенского на перемены в правительстве: «Пал Перемышль – ушёл Маклаков, пал Львов – ушёл Сухомлинов, падёт Варшава – уйдёт Горемыкин» [В.С. Дякин «Русская буржуазия и царизм в годы первой мировой войны» Л.: Наука, 1967, с.77, 81].
А тот всё никак не падал. Приезжие иностранцы ещё в феврале 1914 г. воображали, будто И.Л. Горемыкин не продержится много месяцев, т.к. он стар [«Исторический архив», 2003, №4, с.159].
Но в течение всего 1915 г., тяжелейшего года войны, сопровождавшегося преодолённым правительственными усилиями кризисом военного снабжения, приходили и уходили другие министры, а Горемыкин продолжал возглавлять правительственную политику. Оппозиция бесновалась. В сентябре 1915 г. ещё один будущий министр Временного правительства, преклонявшийся перед масоном Керенским, князь Дмитрий Шаховской предлагал ЦК партии к.-д. использовать съезды союзов земств и городов в качестве политической трибуны, настаивая на замене И.Л. Горемыкина князем Львовым. «Захват власти необходим», повторял он, совсем как 10 лет назад. «Сейчас совершенно немыслимо стоять за министерство Поливанова, Кривошеина или других, которые покорились этой старой туфле – Горемыкину» [И.В. Кузьмина, А.В. Лубков «Князь Шаховской» М.: Молодая гвардия, 2008, с.228, 233].
В отличие от Горемыкина, который сознавал все катастрофические последствия такого захвата власти, его критики питали фантастические иллюзии о собственных достоинствах. Крушение 1917 года доказало полную профессиональную несостоятельность партийных лидеров. Один из них, Василий Маклаков, в письме за сентябрь 1921 г. признал: «Общественность была ниже правительства не только по опыту и умению, но по пониманию положения, по мужеству и патриотизму» [«Совершенно лично и доверительно!» М.: РОССПЭН, 2001, Т.1, с.475].
Для сравнения, если правительство И.Л. Горемыкина в 1914-1915 гг. в чрезвычайном порядке принимало законы, направленные на укрепление уголовно-розыскной полиции, то, исходя из сугубо вредительских соображений, в 1916 г. депутаты Г. Думы эти законы не утвердили, отменив финансирование уже сформированных правительством сыскных отделений [А.Ю. Шаламов «Российский «фараон». Сыскная полиция Российской империи» М.: Принципиум, 2013, с.193].
В 1917 г., как известно, демократические власти уничтожили не только политическую полицию, но и систему уголовного сыска. В Перми и Вятке за февраль 1917 г. при монархическом режиме не было зафиксировано ни одного преступления, а на январь 5 и 3 соответственно. Всего около 35 за январь и февраль 1917 г. в Оренбурге, Уфе и Екатеринбурге. «Убийства и грабежи – были редким исключением». К осени 1917 г. не проходило уже ни дня без тяжких преступлений, грабежей и убийств, даже среди белого дня [И.В. Нарский «Жизнь в катастрофе. Будни населения Урала в 1917-1922 гг.» М.: РОССПЭН, 2001, с.162].
Т.е., до несомненности справедлив вывод современного историка Ф.А. Гайды в специальной монографии «Либеральная оппозиция на путях к власти» (2003) о противниках И.Л. Горемыкина и Царя: «деятели либерального движения» «оказались активными участниками пораженческой Февральской революции, приведшей Россию к национальной катастрофе».
В качестве показателя достоинства правительства Горемыкина может послужить сравнение не только с революционным Временным правительством, но и с союзными России правительствами военного времени.
В пору расследования деятельности Военного министра В.А. Сухомлинова 1 сентября 1915 г. по запросу председателя Верховной комиссии Н.П. Петрова Горемыкин отправил материалы, объясняющие троекратное отклонение Советом Министров проекта правил об объявлении особого положения казённых заводов, работающих на оборону. Особое положение заключалось в лишении рабочих права перейти на другое предприятие, введение тюремного заключения (от 4 до 16 месяцев) «за небрежное выполнение работы, за неявку на работу» и неподчинение. Введение таких мер, напоминающих будущие советские тоталитарные законы в мирное время, правительство Горемыкина отклонило даже в условиях войны: ужесточение контроля над работой военных предприятий может принято при необходимости, а теперь в нём нет нужды (решение на заседании 3 августа 1914 г.).
Снова отклонён проект в декабре 1914 г. и феврале 1915 г. Эта мера была введена во всех воюющих странах, но Российская Империя вновь показала свои отличительные особенности. 19 февраля 1915 г. Горемыкин написал Сухомлинову: «при наблюдаемом ныне и удостоверенном министром внутренних дел вполне спокойном и лояльном настроении фабрично-заводского населения» эти меры могут стать поводом к волнениям [А.Л. Сидоров «Экономическое положение России в годы первой мировой войны» М.: Наука, 1973, с.46-48].
Т.е. в то время, когда депутаты Г. Думы, восхищаясь не делами, а речами, произносимыми перед огромными толпами, взывали: «Нам бы хоть осьмушку Ллойда Джорджа», на деле отъявленный враг либеральной демократии И.Л. Горемыкин защищал права рабочих куда успешней, чем политики при британском парламентском устройстве. И не произносил пустозвонных речей, что следует ставить ему в плюс.
Как замечают историки, на открытии Г. Думы 19 июля 1915 г. в честь годовщины начала войны И.Л. Горемыкин «логично и открыто» говорил о «долгой войне» и о «застигнутых врасплох союзниках». Т.е., он не преуменьшал ожидаемых сложностей ведения войны, имея о ней самое реалистичное представление, как и о том, что союзники России по Антанте тоже испытывали значительные технические затруднения [А. Тарсаидзе «Четыре мифа о Первой мировой войне» М.: Кучково поле, 2007, с.231].
Но его ненавидели. За что, объясняет генерал Спиридович, начальник охраны Царской Семьи: «Государь верил Горемыкину. Тот был стар, честен, понимал общественность и превыше всего ставил волю монарха. Это, конечно, многим не нравилось» [А.И. Спиридович «Великая война и февральская революция» Минск: Харвест, 2004, с.128].
Здесь достаточно точно сказано о причинах, почему А.В. Кривошеин, которого тогда называли теневым премьером, так и не возглавил правительство. Причина в том, что понимание общественности не означает зависимости от её, зачастую ошибочных и опасных, требований. О прекращении заседаний Г. Думы 3 сентября 1915 г., решённом И.Л. Горемыкиным вопреки желанию Кривошеина и других министров, современный историк И.Ф. Цветков пишет в комментариях: «Дряхлый Горемыкин оказался гораздо прозорливее своих министров, когда утверждал, что рабочее движение совершенно не связано с Думой». «Он был прав и тогда, когда говорил, что Дума абсолютно не интересует народ» [И.К. Григорович «Воспоминания бывшего морского министра» М.: Кучково поле, 2007, с.244].
По понятным причинам, такая позиция была совершенно не популярна в Г. Думе, но Горемыкина беспокоила только фактическая правота и нисколько не волновала сопутствующая этой правоте непопулярность.
Роспуском Г. Думы И.Л. Горемыкин предотвратил всякую возможность оппозиции настоять на назначении лояльного ей правительства и добиться замены профессиональных чиновников некомпетентными общественными деятелями: «Кризис кончился. Он разрешился в пользу правых». «Горемыкин остался на месте» [В.И. Старцев «Русская буржуазия и самодержавие в 1905-1917 гг.» Л.: Наука, 1977, с.175].
И.Л. Горемыкин успешно отбивал все наскоки на захват государственной власти, защищая прерогативы Государя и правительственный приоритет в политике. Горемыкин решительно отклонил проект партии к.-д., допускавший руководство депутатом Г. Думы главным управлением по снабжению армии [С.В. Воронкова «Материалы Особого совещания по обороне государства» М.: МГУ, 1975, с.26].
Вдовствующая Императрица Мария Фёдоровна высоко оценивала усилия непопулярного главы правительства и поддерживала его во мнении Царя. 6 сентября 1915 г. она говорила: «Со всех сторон рвали у Ники власть. Урывали всё, что было возможно. Это недопустимо в такое время, когда нужна твёрдая и непоколебимая власть среди этого развала во власти. Я умоляла Ники не гнать Горемыкина в такое время. Это верный и преданный человек, твёрдых убеждений и правил. Нельзя же ему гнать от себя людей, ему преданных» [Великий Князь Андрей Владимирович «Военный дневник» М.: Издательство им. Сабашниковых, 2008, с.180].
Соответственно, поддерживали отважное противостояние Горемыкина попыткам захвата власти русские монархические организации. Когда Император взял на себя Верховное главнокомандование, Главный Совет Союза Русского Народа выпустил окружное послание за подписью Н.Е. Маркова и В.П. Соколова: «Всем отделам Союза русского народа, всем монархическим единениям надлежит без промедления обратиться к маститому, умудрённому, честному царскому слуге, председателю совета министров Ивану Логгиновичу Горемыкину, и сказать, что народ русский спокоен лишь до тех пор, пока у власти стоят избранники царя-самодержца, а не ставленники жидо-масонских партий, блоков и синдикатов, что дарование жидам равноправие будет означать лишение народа-хозяина хозяйских прав на свою землю. Пусть те министры царские, которые заслуживают царского доверия, продолжают спокойно трудиться для победы над врагом, не обращая внимания на поднятую скрытыми и явными врагами шумиху» [«Союз русского народа» М.: Госиздат, 1929, с.101].
Создатели этой шумихи ставили цель монополизировать общественное мнение и всеми неправдами скомпрометировать Императорское правительство, что являлось подрывом единства и благополучия страны во время решающих военных схваток.
В действительности правительство И.Л. Горемыкина оказалось способным решать возложенные на него задачи. При этом именно Горемыкина следует видеть действительным главой правительства, а не Кривошеина, как это иногда изображается. Кривошеин имел значение только в пору, когда поддерживал, в качестве ближайшего помощника, Горемыкина. Выбирая сторону Г. Думы в августе 1915 г., Кривошеин ошибался и потом в эмиграции сознавался, что ошибался.
При огромном разнообразии деятельности И.Л. Горемыкина и невозможности здесь дать полную хронику его занятий, можно остановиться на таком важном моменте, как обвинения в подчинённом положении относительно Григория Распутина.
Не только революционеры всех мастей, но и некоторые подверженные внушению антимонархической агитации министры поверили, будто И.Л. Горемыкин получил назначение не в силу уже выясненных его уникальных способностей, а ввиду благоволения «к нему Распутина» [С.Д. Сазонов «Воспоминания» Минск: Харвест, 2002, с.317].
Уж насколько был падок на такие выдумки советский историк Аврех, и тот признал «непричастность Распутина к назначению Горемыкина» [А.Я. Аврех «Царизм накануне свержения» М.: Наука, 1989, с.82].
И.Л. Горемыкин сопровождал Императора Николая II, занимая ключевые посты в правительстве, с первых лет царствования, с 1895 г., и все эти годы, после ухода из МВД в 1899 г. оставался в запасе, готовый снова выступить на первый план.
Многие удивлялись, как это И.Л. Горемыкин обладал способностью «безошибочно угадывать то решение вопроса, которое в конечном счёте одержит верх» [Г.Н. Михайловский «Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства» М.: Международные отношения, 1993, Т.1, с.119].
Конечно, именно в этой способности была причина повторного возвращения И.Л. Горемыкина во главу правительственной политики и удержания его там в течение всего 1914 и 1915 годов. На самом деле, нет ничего удивительного в том, что ему удавалось заранее понимать, какое именно решение важных дел, из числа рассматриваемых правительством, выберет Император. Дело в том, что если исходить из общности традиционных монархических принципов русской политики, станет совершенно ясно, почему выбор решения Государя и Горемыкина практически всегда совпадал.
Вот почему Горемыкин переиграл Сазонова по еврейскому вопросу, или по польскому, или по устранению помех, которые ставила благополучию страны Г. Дума, или по принятию Царём Верховного главнокомандования. Те министры, которые под влиянием прессы или психологического нажима депутатов отстаивали враждебные монархической политике принципы, естественно, ошибались, рассчитывая, что Император Николай II последует их примеру.
Таким образом, следует признать, что совместно с Императором именно Горемыкин проводил важнейшие для страны решения в первые годы Великой войны, что ошибочно подвергалось сомнению несведущими лицами, не знающими о Горемыкине ничего кроме даты рождения. В самом начале войны Император даже выпустил рескрипт, по которому в отсутствие Монарха в столице, И.Л. Горемыкин обладал чрезвычайными полномочиями и при необходимости мог санкционировать те решения Совета Министров, которые по закону обязательно требовали подписи Царя. Однако и здесь, отстаивая прерогативу Монарха, И.Л. Горемыкин предпочитал во время отъездов Николая II поддерживать постоянную связь через фельдъегерей, а «постановления Совета по наиболее важным и спорным делам передавались царю лично И.Л. Горемыкиным» [«Вопросы истории России XIX – начала XX века» Л.: ЛГУ, 1983, с.145].
Тем не менее, полномочия И.Л. Горемыкина были усилены ещё раз в феврале 1915 г., когда он возглавил Комитет финансов для гарантии согласованности финансовой политики правительства. Т.е., опять-таки не видно, чтобы Кривошеин играл роль фактического премьера, как он того желал и как о том иногда говорили [М.Ф. Флоринский «Кризис государственного управления России в годы первой мировой войны» Л.: ЛГУ, 1990, с.34-36].
По воспоминаниям талантливого государственного секретаря, которого поддерживал председатель правительства, Горемыкин был даже несколько преувеличенного мнения о своём влиянии на кадровую политику Императора. Правда, это скорее результат слишком вольного обращения автора с пером. Он допускает очевидные натяжки и анахронизмы относительно возможных мер предотвращения революции. Во всяком случае, такая присказка И.Л. Горемыкина, можно считать, действительно ему привычна: «Раз я берусь за дело, то действую не зря, всё обдумав и всё предусмотрев» [С.Е. Крыжановский «Воспоминания» СПб.: РНБ, 2009, с.140].
В восприятии компетентных чиновников, И.Л. Горемыкин не только человек очень мудрый, всегда продвигающий свои решения благодаря их совпадению с желаниями Императора, но и человек очень властный. При этом, как и у самого Императора, эта властность в силу чрезвычайной воспитанности и личной доброты никогда не переходила в грубость или мстительность.
Вот что пишет о нём министр Торговли и Промышленности, чьё назначение состоялось в январе 1915 г., согласно желанию Государя, только после того как Горемыкин навёл о нём необходимые справки, а получив таковые, присоединился к мнению Императора. Этот министр, часто общавшийся с Горемыкиным, написал о нём: «Вечером я отправился на Моховую на квартиру Председателя Совета Министров, которого я видел впервые. Меня поразил и его преклонный возраст и его удивительное спокойствие, которое скорее походило на индифферентизм. С первого раза было трудно представить, сколько у этого старца силы воли и мудрости, скрывавшихся под этим видимым индифферентизмом» [В.Н. Шаховской «Так проходит мирская слава» Париж, 1952, с.50].
Т.е. этот министр, проявивший свои таланты в годы войны, благодаря чему сохранял свой пост вплоть до февральского переворота 1917 г., увидел то, чего не желали признавать оппоненты Горемыкина. За великолепной его флегматичной невозмутимостью скрывались самые необходимые в политике таланты: не к зажигательным речам, не к обманным и манипулятивным приёмам, возбуждающим у людей симпатии к себе. Горемыкин владел всеми необходимыми умениями, способностью реализовать их – т.е. мудростью и волей. Особой настойчивостью.
Вот что пишет директор 2-го департамента МИД, состоявший в партии к.-д. и потому достаточно враждебно относящийся к монархистам. Вопреки этому он вынужден таким образом отбить вздорные формулировки из мемуаров Витте: «Горемыкин не помещается в этой злобной формуле. Он сложнее и живее: он был неглупым человеком, весьма цивилизованным и воспитанным, весьма себе на уме и по-своему умелым. Он отличался от “тысячи подобных” своей ловкостью и умением ставить верный диагноз того, что требовалось, чтобы успевать в большой административной карьере, искусство отнюдь не столь банальное». Как это ни покажется удивительным, хотя и недоброжелательный, но осведомлённый мемуарист пишет о наличии у И.Л. Горемыкина «недюженной подвижности и очень тонкого чутья» [Б.Э. Нольде «Далёкое и близкое. Исторические очерки» Париж: Современные записки, 1930, с.123].
Т.е., французский посол напрасно воображал, будто при наличии наблюдательности, осторожности и способности критически мыслить, скептическом настрое и лукавости, Горемыкину «не хватало воли к управлению и активности». Уж если он воображал, будто Горемыкину исполнилось 87 лет, а не 77, то наверняка ошибался и в более сложных расчётах и оценках [М. Палеолог «Царская Россия накануне революции» М.: Политиздат, 1991, с.33-34].
Недюженная подвижность – и это у 75-летнего Горемыкина, которого С.Ю. Витте обзывал оловянным, а А.Ф. Кони – мороженым лещом. Кстати, оба названных мемуариста, описывая всех бюрократов, кроме себя, непроходимо тупыми, показывают, как мало стоят их литературные сочинения.
Выяснение действительных достоинств И.Л. Горемыкина очень важно и для признания несостоятельной критики личности Императора Николая II, одним из самых существенных пунктов которой оставалось негодование по поводу назначения И.Л. Горемыкина и продолжительности его пребывания во главе правительства. Естественно, Монарх, который выбрал инертного, ко всему безразличного, полуживого старика, в изображении оппозиции, сам никуда не годился. Но всё оказывается не так.
Сравнительно с популярным в Г. Думе министром С.Д. Сазоновым, Горемыкин показывал себя куда более здравомыслящим политиком. Министр народного просвещения Л.А. Кассо, в признание достоинств Горемыкина пышно титуловал его великим визирем, подчёркивая степень доверия к нему Монарха и широту предоставленной ему власти. И.Л. Горемыкин, как следует из воспоминаний заместителя Кассо, держал все дела Совета Министров под своим контролем и не допускал принятия решений без своего непосредственного участия [М.А. Таубе «Зарницы» М.: РОССПЭН, 2007, с.168-186].
Великим визирем тогда называли правителя, облечённого Монархом всей полнотой власти, без всякой ответственности перед представительными учреждениями, в отличие от премьер-министра. И.Л. Горемыкин в продавливании решений Императора игнорировал не только мнение Г. Думы, но при необходимости даже и значительного числа министров, называя их слабонервными, демонстрируя тем самым превосходство своей выдержки. «Пока я буду жив, буду бороться за неприкосновенность царской власти. Сила России только в монархии. Иначе такой кавардак получится, что всё пропадёт» [С.П. Мельгунов «Легенда о сепаратном мире» М.: Вече, 2006, с.189].
Эти слова не были рисовкой, обычно немногословный Горемыкин выразил здесь свою героическую непреклонность и пророческую правоту. История революции доказывает, какой доподлинный кавардак случился в отсутствие русской Самодержавной власти. Без неё сама Россия перестала существовать. Николай II и Иван Горемыкин были главными препятствиями на пути революционного террора, гражданской войны, государственного распада, строительства тоталитарной диктатуры согласно самым прогрессивным философским воззрениям на необходимость построения социализма взамен самодержавных и сословных структур.
Символом тех самых предсказанных последствий нарушения неприкосновенности Царской власти, может послужить судьба Царя Николая II и его великого визиря, Ивана Горемыкина. Жестокое убийство Царской Семьи – фундамент террористической системы советского тоталитаризма. Но не менее трагичной оказалась участь И.Л. Горемыкина.
20 января 1916 г. он всё-таки получил отставку. За власть он никогда не цеплялся и всегда говорил, что не сам стремится пребывать во главе правительства, а занимает эту должность исключительно по желанию Государя.
На смену ему пришёл Борис Штюрмер, единомышленник Ивана Горемыкина, у них «самая была тесная дружба», как утверждал С.П. Белецкий. В основном он продолжал прежнюю политику своего предшественника [«Падение царского режима» Л.: Госиздат, 1925, Т. I, с.226; Т.III, с.403].
Замена требовалась только чтобы унять полубезумные претензии Г. Думы, имевшей к И.Л. Горемыкину личные счёты и совершенно не справлявшейся с порученными ей законопроектами.
Так Иван Горемыкин остановился в шаге от высшего гражданского чина – звания канцлера. Но и звание действительного тайного советника 1-го класса, предшествующее канцлеру, было уникальным. Со времени учреждения Петром I табели о рангах его получили всего 13 человек.
Даже в отставке И.Л. Горемыкин продолжал заниматься государственными делами, возглавляя комитет по польскому вопросу: из 12 человек участников было привлечено ровно 6 поляков. Последний раз совещание этой комиссии состоялось перед закрытием межсоюзнической конференции в феврале 1917 г. с участием бывших министров И.Г. Щегловитова, С.Д. Сазонова, председателя Г. Думы М.В. Родзянко [В.И. Гурко «Война и революция в России» М.: Центрполиграф, 2007, с.302].
Работоспособность Ивана Горемыкина была до того велика, что проявилась даже в пору революционного срыва успешного завершения мировой войны. В дни февральского переворота 1917 г., как писал комендант Таврического дворца, в который свозили арестованных государственных деятелей, наиболее опасных для заговора, вечером 27 февраля «старый бюрократ сказался в нём и в эту тяжёлую для него минуту. Он приехал в Государственную Думу с пером в руке; как застали его дома пишущим что-то за столом, так с пером без шапки, в солдатской шинели, приехал он на грузовике в цитадель русской революции» [Г.Г. Перетц «В цитадели русской революции» Петроград, 1917, с.38].
Произвольным революционным арестам в будущем подвергнутся миллионы русских людей. И.Л. Горемыкин был одним из первых.
Временное правительство желало найти хоть какие-то преступления Царских министров. Особенно наседали на И.Л. Горемыкина, но ничего не удавалось. Следователь А.Ф. Романов вспоминал: «Очень любопытен был допрос в качестве свидетеля И.Л. Горемыкина. Муравьёв вместо того, чтобы задавать ещё вопросы, разразился громкой обвинительной речью. Горемыкин не без ехидства прервал его вопросом: «Вы это меня обвиняете или допрашиваете?». Когда же Муравьёв несколько раз с пафосом воскликнул: – «На каком основании Вы провели такие-то и такие-то законы по 87 ст.?», то Горемыкин с невозмутимым спокойствием потребовал огласить текст этой статьи и ответил: «На точном основании этой статьи». Вообще надо отметить, что большинство представителей старой власти на допросах держали себя с большим достоинством и часто своими остроумными ответами ставили Муравьёва в весьма смешное положение» [«Русская летопись» Париж, 1922, Кн.2, с.29].
Новая власть вынуждена была освободить Горемыкина, хотя его преемник, Борис Штюрмер, погиб в демократических застенках от пыток и издевательств.
В связи с этим эмигрант Винберг приводил пикантную историю некоего доктора Р. В начале 1900-х к нему привезли Керенского «в состоянии полного сумасшествия», тому сделали трепанацию черепа. «Р. понадобилось просить помощи у Керенского для спасения близкого ему человека, старика И.Л. Горемыкина», «Керенский выдал подписанное им приказание об освобождении Ивана Логгиновича» из благодарности за своё спасение [И.С. Глазунов «Россия распятая» М.: Голос-пресс, 2008, Т.I, Кн.1, с.279-282].
Вероятнее всего, это одна из многочисленных легенд революционных времён.
Как и многие русские контрреволюционеры, И.Л. Горемыкин отправился на Юг России из красного Петрограда.
В декабре 1917 г. по России разнеслась весть об очередном массовом убийстве. Таких творилось много, и смерть не обходила лучших представителей старой власти. «В главном управлении Красного Креста получено сообщение, что на даче близ Сочи с целью грабежа убит заведующий центральным справочным бюро о военнопленных профессор генерал И.А. Овчинников; ранена жена его – дочь И.Л. Горемыкина. Там же убиты б. председатель совета министров И.Л. Горемыкин и его супруга» [«Дело народа», 1917, 17 декабря, №235, с.3].
Подобно всей Царской Семье, родные Ивана Горемыкина были люди, отдавшие себя служению России. «Дочь председателя совета министров И.Л. Горемыкина Александра Ивановна Охочинская сразу после объявления войны поступила на курсы сестёр милосердия и по окончании их отправилась на Западный фронт». Рядом с ней работали дочери и супруги генералов, баронессы, графини. Наиболее опытной была графиня Евгения Николаевна Игнатьева (более 20 лет стажа) – сестра министра народного просвещения [Ю.Е. Хечинов «Ангелы-хранители. Крутые дороги Александры Толстой» М.: РИА ДЮМ, 1996, с.113].
Через супругу Ивана Горемыкина проходили сотни тысяч рублей на благотворительность и помощь раненым. Но всем им не было места в новой революционной эпохе.
Проживавший в Сочи Воронович оставил самое подробное описание (несколько неточное по дате) их трагической гибели: «Горемыкин жил за городом на даче и в январе месяце был убит с целью ограбления какими-то неизвестными бандитами, арестованными вскоре после убийства и в свою очередь убитыми на базаре разъярённой толпой, расправившейся с ними самосудом» [Н. Воронович «Меж двух огней (Записки зелёного)» // «Архив русской революции», Берлин, 1922, Т.7, с.78-79].
Так погиб самый выдающий русский политик эпохи Царствования Императора Николая II. Его смерть и возмездие, настигшее его убийц, явились одним из эпизодов грандиозной Гражданской войны, начавшейся в России из-за нежелания следовать монархическим принципам, которые отстаивал И.Л. Горемыкин и которые одни, доведя Россию до победы в Первой мировой войне, могли предотвратить войну Гражданскую.
Сентябрь 2014 г.
Частично прочитано 15 сентября 2014 г. в Красноярской краевой научной библиотеке в рамках исторического лектория, приуроченного к столетию со времени начала Первой мировой войны