Станислав Зверев.

Национализм в СССР

Сергей Семанов представляет тип национал-большевика, ориентирующегося на опыт Советского Союза в большей степени, нежели на опыт Российской Империи или западных демократий.

Родившийся в 1934 г., С.Н. Семанов с 1969 г. заведовал редакцией серией ЖЗЛ пронационалистического издательства «Молодая гвардия», с 1976 по 1981 г. главный редактор журнала «Человек и закон» с тиражом в 6,5 млн. экз.

В посмертно изданной книге «Русский клуб. Почему не победят евреи» М.: Алгоритм, 2012 (ранние издания – «Русско-еврейские разборки»), С.Н. Семанов рассказывает о своей деятельности в рамках так называемой «Русской партии», стремившейся расширить русское наполнение советской культуры, придать коммунистической партии уклон патриотических настроений в сторону от марксистского интернационализма и коммунистического космополитизма.

Сугубо положительное значение в названной книге имеет описание борьбы Русской партии с еврейским крылом КПСС и ортодоксальным ленинизмом, всегда безусловно враждебным к проявлениям русского национализма, остававшемуся потому на положении преследуемого, вынужденного осторожно выражаться и маскировать свои идеи щитами правоверного коммунизма.

С.Н. Семанов относится к тому направлению советского национализма, которое, находясь в некоторой оппозиции к коммунистической партии, поддерживало советский строй как гарант существования огромного государства, в отличие от массы еврейских диссидентов, стремившихся покинуть СССР ради США, Израиля, сказочных капиталистический демократий, и желающих их водворения у нас же.

Семанов приводит такой характерный показатель еврейского влияния на руководство СССР как наличие еврейских жён при Сталине у  Рыкова, Бухарина, Молотова, Ворошилова, Калинина. При устранении Троцкого Каганович остался столпом большевизма, главным соправителем Сталина, массово сносившим в Москве храмы в "контрреволюционные” будто бы 30-е, о чём Семанов уже не сообщает, т.к. настоящий Каганович не вписывается в его концепцию.

Юдофил П.А. Николаев, который преподавал С.Ю. Куняеву в 1950-х, чл.-корр. РАН, в 2005 г. оставил такое воспоминание: «известно, что в 1920-1930-е годы люди, желавшие идти во власть, стремились жениться на еврейках», – и сам поступил точно так, затем всегда защищая еврейскую партию в литературных баталиях [С.Ю. Куняев «Русский дом» М.: Институт русской цивилизации, 2013, с.573].

При Брежневе на еврейках были женаты Суслов, Пономарёв и сам Брежнев. Евреями были: преследовавший Семанова Андропов и советники Брежнева А. Агентов, Г. Арбатов, А. Бовин, Г. Замятин, Н. Иноземцев.

Как и везде, в СССР  утвердилось уникальное положение евреев, когда они возглавляют диаметрально противоположенные идеи: иудаизм и раннее христианство, главные банкиры капитализма с начала его утверждения и вожди социализма. Евреи стояли во главе СССР и США.

В 1990-е отчётливым сталинистом зарекомендовал себя близкий к Семанову Лобанов, подающий Сталина мудрым государственником в специальном апологетическом сборнике. И это после статьи «Освобождение» о страшном 1933 г., появившейся ко времени смерти Брежнева, по материалам мемуарно-художественных книг другого представителя «русской партии» М.Н. Алексеева, которыми потом не преминул воспользоваться антисоветчик Конквест в «Жатве скорби». Михаил Лобанов называет те же имена Арбатова, Бовина, Иноземцева, а также Шахназарова, Черняева, Бурлацкого в окружении Брежнева и Андропова – западниками-космополитами, агентами влияния США, давящими почвеннические статьи Лобанова и всю «русскую партию»  [М.П. Лобанов «Твердыня духа» М.: Институт русской цивилизации, 2010, с.459].

Часто упоминаемый Семановым Вадим Кожинов, используемый всеми сталинистами, сам таковым не являлся, он боролся с либеральными подтасовками, дискредитирующими обоснованную критику советского режима. Выпуск «Загадки 37 года» Кожинова под наименованием «Правда сталинских репрессий» входит в явное противоречие с содержанием книги. Впрочем, чего ждать от издательства, которое постоянно переделывает названия книг под сталинистские запросы. Чего стоит только выход «Измены маршалов» Великанова – книги, являющейся биографией единственного маршала – Блюхера, в которой к тому же доказывается небывалость измены.

В СССР 1960-х существовало особое идейное направление – традиционный православный русский монархизм, представленный в творческой среде И.С. Глазуновым и  В.А. Солоухиным. Противоречия между их книгами со взаимными обвинениями в предательстве и близости к ненавистной обоим советской системе рассматриваются как увлекательный детектив. Владимир Солоухин сообщает о работе на КГБ главного героя романа «Последняя ступень», прототипом которого был Глазунов, но сам не верит этому рассказу и оставляет оговорку: «нет, тут что-то не так…».

В мемуарах Илья Глазунов отмахивался от других обвинений – диссидента Андрея Амальрика, о создании националистического клуба «Родина» КГБ: «мне к клевете не привыкать». Наряду с этим Глазунов не преминул сообщить о помощи Микояна Солоухину в приобретении газика [И.С. Глазунов «Россия распятая» М.: Голос-пресс, 2008, Т.II, Кн.2, с.255, 262].

С.Н. Семанов в «Русском клубе» вспоминает про годы 1965-70, когда те действовали совместно и положили начало возрождению национализма: «первыми приметными выступлениями в «Молодой гвардии» стали заметки И. Глазунова и В. Солоухина. Они имели широкий успех, но тут же получили осуждающий отзыв со стороны кругов либеральных. Впрочем, эти яркие публикации носили оборонительный характер: нехорошо, мол, недооценивать русскую культуру и её памятники» (с.41). В другой статье Семанов называет те же работы Солоухина и Глазунова критическими: подняты темы «о разрушении русской культуры в коминтерновские времена, о забвении великих имён и свершений русской истории» (с.51).

Можно представить, в каком загоне находилась русская культура, если столь осторожные работы, как «Письма из Русского музея» Солоухина (1966), защищающие национальное искусство от модернизма и авангардизма советских Малевичей, вызвали ярость еврейского самиздата. Даже ограниченный тисками ленинизма русский национализм моментально воспринимался прибежищем негодяев и погромщиков. Вина за такое восприятие не падает исключительно на воспитательный эффект советской дискредитации монархистов, поскольку либералы и евреи судили так и при Российской Империи.

Семанов приводит суждения Г. Померанца (1967-68): «привычный национализм даёт Солоухину и Глазунову, Кожинову и Палиевскому удобную позицию, с которой можно уклоняться от нравственного выбора, сохраняя обманчивую окраску порядочного человека, и делать независимые жесты без риска неприятностей. Ибо кому следует ясно, что это всего лишь неофициальная разведка официального погрома» («Русский клуб», с.33).

В 1970 г. в эмиграции также высказали отрицательное отношение к «Чёрным доскам» В.А. Солоухина (1969), поскольку некоторые неосведомлённые о его внутреннем мире зарубежные читатели посчитали его атеистом, отбирающим у народа последние святыни [В. Кобылин «Анатомия измены» СПб.: Царское Дело, 2011, с.373].

Владимир Солоухин потом осуждал авантюристов, нашедших в его книге способ обогащения, они наживались на антикварной ценности икон, игнорируя их духовное значение. Следуя примеру Ильи Глазунова, давшего идею для книги, писатель возвращал иконам их первоначальную красоту, напротив, спасая невостребованные потемневшие бесценные «доски» от уничтожения и забвения. Еврейским критикам в СССР не нравилось именно это.

Союзными с «Молодой гвардией» являлись журналы «Москва» и «Наш современник». Более полный перечень изданий приводится в «Русской партии» Н.А. Митрохина.

В либеральном журнале «Новый мир», о силе внушения которого тоскуют современные журналисты, оказывающиеся вечером «в клозете», с обличениями выступили «по преимуществу еврейские авторы» («Русский клуб», с.52).

Можно убедиться в том же по материалам еврейского самиздата. В ленинградском журнале «Сумма» за 1979, №1, Н. Гордон обосновывает «низкий уровень культуры» у второй волны эмиграции: «общий любимец – Глазунов». В другом еврейском журнале «Синтаксис», Париж, 1979, №4, ругал Глазунова И.Н. Голомшток. Этот искусствовед в СССР пропагандировал Пикассо, затем эмигрировал в Британию и продался тамошней книжной и радиопропаганде. Голомшток утверждал, будто советские покровители используют Глазунова в интересах борьбы с диссидентами, возвращая сталинские лозунги. Картинам Глазунова приписывалась проникнутость «ненавистью ко всему чужеземному и шовинистическим чадом» [«Сумма» за свободную мысль. СПб.: Звезда, 2002, с.60-61, 593-595].

Всюду пылающая еврейская злоба к национально ориентированной литературе и живописи лишний раз убеждала Владимира Солоухина в правоте откровений Ильи Глазунова о тайне времени стремления евреев к мировому господству. В «России распятой» Глазунов менее откровенно излагает свои представления о «тайне времени», сравнительно с «Последней ступенью», но продолжает называть её борьбой с силами зла (тайной беззакония).

Прямо пользуясь воспоминаниями Глазунова, Семанов приводит его рассказ, как некий приятель посоветовал позвонить Андропову, и в результате звонка между ними состоялась встреча, после которой летом 1978 г. открылась выставка картин Глазунова в Манеже – центральном выставочном зале Москвы. В записке, датированной 1976-м годом, неизменный противник русского национализма Андропов находил «изъяны» в творчестве Глазунова и склонность «к откровенно антисемитским настроениям» [С.Н. Семанов «Председатель КГБ Юрий Андропов» М.: Алгоритм, 2008, с.74, 165].

М.В. Назаров в отклике на выставку в Манеже замечал: «трудно себе представить, чтобы подобное мероприятие было разрешено без вмешательства каких-то влиятельных сил правящего слоя, намеревавшихся таким образом не только прозондировать почву, но и продемонстрировать свою правоту столь же влиятельным оппонентам из другого лагеря в правящем слое, которые сумели оказать открытию выставки весьма сильное сопротивление» [«Посев», 1978, №10].

Художник Илья Глазунов предстаёт в своих книгах, как и в картинах, подлинным деятелем русской культуры и выразителем национального духа. Его монархизм есть логическое завершение полноты возвращения к традициям Российской Империи и непризнания ленинского, сталинского, хрущёвского, брежневского и всякого иного социализма, наряду с демократиями. «Демократия характеризуется вымиранием демоса-народа», – формулирует И.С. Глазунов.

Именно из-за этой последовательности Глазунов и выведенный им на орбиту монархизма Солоухин стоят вне Русского клуба Семанова, редко им приводятся в воспоминаниях. Семанов признаётся в самостоятельном выходе к национализму, на ощупь, во тьме коммунистической пропаганды. Глазунов и Солоухин основывались на мыслителях, культурном наследии и политических идеалах Российской Империи, Белого Движения, Русского Зарубежья.

Итоговые статьи Семанова носят более евразийский, сменовеховский, национал-большевицкий характер. Те же настроения он разделял в эпоху СССР. Сталинизм Семанова закрывал для него преемственность с черносотенцами и белоэмигрантами, которая обнаруживается у других деятелей русской оппозиции к коммунистической власти и западническому диссидентству. Логично в связи с тем признание Семанова в непричастности к антикоммунизму [М.В. Назаров «Вождю Третьего Рима» М.: Русская идея, 2005, с.346-359].

Отъявленный советский идеолог, А.А. Проханов обращал внимание на первоначальное влияние Глазунова на себя, Кожинова, Солоухина, Куняева и последующий разрыв с ним всех: «Нет ни одного серьёзного деятеля в современном русском движении, который бы не был окормлён на том или ином этапе Ильёй Глазуновым» [В.Г. Бондаренко «Русский вызов» М.: Институт русской цивилизации, 2011, с.123].

Кожинова отличает отсутствие откровенно занятой позиции, частичный, недосказанный монархизм, остававшийся неполным из-за советского патриотизма, неразмежёванного с русским. В отличие от Солоухина и Глазунова, критически подходивших к ходу и последствиям Великой Отечественной войны, Кожинов безоговорочно склонился перед нею – пересилило влияние советских мыслителей и поэтов. Характерно замечаемое отношение Кожинова к М.М. Бахтину и А.Ф. Лосеву как к самым великим русским философам ХХ века, при отвержении решающего значения для России наследия Ивана Ильина: «вся политическая линия Ильина: Россия 1917 года не имеет права на существование… Розанов и Леонтьев – глубже Ильина» (1995) [«Вадим Кожинов. Сто рассказов о великом русском» М.: Алгоритм, 2012, с.118, 133].

При всех талантах Розанова, он за годы жизни слишком метался между консерватизмом и либерализмом, христианством и язычеством, антисемитизмом и юдофилией, чтобы оказаться глубже – он не создал разработанной системы – не углублялся, а писал бесконечные статьи и маленькие мысли. Именно непоследовательная противоречивость Розанова и ошибочная формулировка Леонтьева о христианском социализме делала их предпочтительнее для оправдания СССР в евразийстве Кожинова.

Авторы «Ста рассказов» чаще всего упоминают о влиянии Розанова на поворот к национализму в СССР. Как ни полезен и талантлив Розанов, строить на нём мировоззрение чревато той непоследовательностью, позволяющей Б. Сарнову, при ненависти к антисемитизму Розанова, упиваться его же антирусскими и антиправославными суждениями. Ничто так часто не цитирует еврей Сарнов из необъятного наследия Розанова, как «свинью-матушку». Нужно использовать Розанова, но с правильной балансировкой другими носителями русской идеи.

Сарнов же всё подбивает под еврейскую идеологию, не видя разницы между Россией и СССР согласно поэту Х. Бялику : «Свинья триста лет лежала на одном боку, а сейчас она перевернулась на другой бок» (Б.М. Сарнов «Виктор Шкловский до пожара Рима» // «Литература», 1996, №21). Еврейский «классик» Бялик, родом из Одессы, проповедовал: «рассыпьтесь в народах, и всё в проклятом их доме отравите удушьем угара». Воспитанные на таких поэтах еврейские литераторы, естественно, полны ненависти и презрения к России.

С.Н. Семанов оторван от явно выраженных традиций, оказавшись поблизости к Розанову по неопределённости. Он провозглашает «очищающий новый социализм – русский, народный!» («Русский клуб», с.477). Прошлому он думает противополагать какие-то утопические новые формы социализма, чем повторяет ленинский соблазн победы небывалых народных Советов.

Как и Лобанова, из-за ненависти к «троцкистской банде», более всего Семанова прельстил сталинский террор. Посчитав устранение евреев из политического руководства показателем русского реванша Сталина, Семанов преклонился перед сталинским могуществом и победами, грубо осуждая Императора Николая II за слабую волю и окружение: «сегодня некоторые неглубокие люди, поддерживаемые заведомыми провокаторами, пытаются представить его чуть ли не гением» («Русский клуб», с.7).

Собственные книги С.Н. Семанова о Брусилове, «Тихом Доне» Шолохова (ещё один безусловный кумир Семанова), адмирале Макарове и Кронштадском мятеже обескураживают поверхностной безыдейностью, ознакомительной простотой, советской апологетикой.

Возьмём для примера его статью поздних перестроечных времён, когда он продолжает воспевать «подвиг» генерала Брусилова, свершение которого заключается в выборе пребывания в советской Москве. Подвиг совершил не бездействующий и прислуживающий красным Брусилов, а пробившийся с риском для жизни на Дон Краснов. Семанов не приметил такого подвига, зато повторил выдумку: «престарелый и небогатый Деникин отдал свои скромные средства в пользу сражающейся Красной Армии». Объясните мне, все любители сравнений Краснова с Деникиным, каким образом Деникин, находясь в оккупированной Франции и существуя на пенсию от нацистов, мог отдать какие-то средства Красной Армии?

Столь же слепо, наощупь, подходит историк Семанов к конфликту Краснова с Деникиным: «Краснов писал в совсем ином стиле, нежели Деникин, – раскованно, с вниманием к подробностям, порой даже велеречиво (он был опытным беллетристом, ещё до мировой войны издал несколько [!] литературных произведений среднего [!] уровня, имевших, однако, некоторый [!] читательский успех). Он возражал Деникину и свою точку зрения отстаивал не без остроумия даже. О связях с кайзеровской Германией говорил как о вынужденной мере», «Краснов тут хитрит, скрывает всю правду. Как выяснилось позже, связи Донского атамана и его присных с германским генеральным штабом шли куда дальше и глубже. И не случайно Краснов «со товарищи» верой и правдой служили немцам вплоть до сорок пятого года…» [С.Н. Семанов «Горькие уроки истории» // «От первого лица» М.: Патриот, 1990, с.5, 9].

Никаких связей с «генеральным штабом» Краснов не имел с 1918 г. и вплоть до 1945 г. Но право же, не случайно, Краснов в 1943 г. согласился сотрудничать с министерством восточных территорий для спасения тысяч беженцев от голода и бездомности, взялся вызволять казаков из плена, из числа остарбайтеров, обратил весь свой авторитет для смягчения нацистской расовой политики в отношении подвластной им части русских. А Деникин, лишь бы только кто ни назвал его германофилом и прислужником Хитлера, решил ни слова не замолвить за погибающих в нацистской оккупации, не то что создавать организационные структуры для помощи им, как делал Краснов.

Куда более сильным писателем, чем Семанов, видится С.Ю. Куняев, представитель той же борьбы национально настроенных советских деятелей культуры с проеврейским кланом. Его статьи углубляют представление о том, какие русско-еврейские баталии велись в советские времена и продолжаются среди поэтов, литературоведов, историков. Закономерным видится, например, выступление Куняева против культа Высоцкого, фанатики которого ставили его выше классической русской культуры и достойных последователей её, часто даже не зная о их существовании. Такие же одержимцы в 1990 г. обещали вычеркнуть из памяти Илью Глазунова за упорное нежелание писать портрет Высоцкого.

Читая С.Ю. Куняева, можно постепенно увериться, как советская литература, в отличии от русской дореволюционной, в большей степени оказывается литературой еврейской. В этом не было бы ничего плохого, поскольку некоторые крещены и обрусены ещё в Империи, но в СССР они славили чекистов, вождей и революцию (почти все), и еврейское преобладание в значительной степени мешало проявиться русскому национализму, и едва проклюнувшись, он оказывался в загоне.

В самом деле, еврейского происхождения: Корней Чуковский, Вениамин Каверин, Михаил Слонимский, Виктор Шкловский, Илья Эренбург, Самуил Маршак, Осип Мандельштам, Борис Пастернак, Исаак Бабель, Эдуард Багрицкий, Маргарита Алигер, Илья Сельвинский, Михаил Кольцов, Михаил Светлов, Наум Коржавин, Юрий Тынянов, Павел Антокольский, Евгений Долматовский, Илья Ильф, Анатолий Алексин, Лев Квитко, Лазарь Лагин, Лев Кассиль, Владимир Войнович, Александр Галич, Даниил Гранин, Георгий Владимов, Василий Аксёнов, Василий Гроссман, Анатолий Рыбаков, Юлиан Семёнов, Юрий Трифонов, Агния Барто, Иосиф Бродский, Виктор Драгунский, Давид Самойлов, Борис Пильняк, Борис Слуцкий, А. и Б. Стругацкие.

Список, разумеется, далеко не полный. В основном, представители этого перечня фигурируют в сборнике статей «Книга о русском еврействе. 1917 –1967» Нью-Йорк: Союз русских евреев, 1968.

В Российской Империи из крупных писателей и поэтов можно назвать несчастного Надсона, а «литературные жидки – вроде Айзмана, Муйжеля, Юшкевича», перечисляемые монархистами в 1910 г., явно не тянут на первую величину. Захватанная евреями, по словам Розанова, литература – тогда была научно-популярной, публицистической, но пока ещё далеко не высокохудожественной. Революция всё изменила, выбросив во внешнюю или внутреннюю эмиграцию лучших писателей. Из оставшихся в СССР, бесспорно антисемитски настроены, и понятно почему, были Александр Блок, Алексей Толстой, Михаил Булгаков, Сергей Есенин, Михаил Пришвин. Усилиями С.Н. Семанова, в их компанию попадает Михаил Шолохов.

Захваливаемый Сарновым в числе своих соплеменников, Б. Хазанов очень точно выразил, как евреи захватили в СССР не только политику, но и науку с искусством, возвысившись над прошлым как полосы надгробий: «заполнив вакуум, образовавшийся после исчезновения [уничтожения, порабощения] старой русской интеллигенции, евреи сами стали этой интеллигенцией» [С.Ю. Куняев «Поэзия. Судьба. Россия» М.: Наш современник, 2001, Кн.1, с.190].

Детский писатель Анатолий Алексин в книге воспоминаний «Перелистывая годы» (1998) тоже предпочитает рассказывать, чаще всего, про окружавших его прежде евреев и антисемитов – ведь он эмигрировал в Израиль. В прошлом несравнимо куда более явно, нежели Крапивин, пропагандирующий коммунистическое строительство, он теперь так сводит счёты за репрессированного в 1937 г. отца: «Боже, какой же у Юрия Левитана был голос, если величайший [!] антисемит Сталин в годы войны позволил этому голосу стать голосом всей державы». Отец А.Г. Алексина – так раз из евреев, захвативших через революцию литературу: будучи главным редактором журнала «Спутник коммунизма», он напрямую общался с самим Лениным. А отец жены А.Г. Алексина, родом из еврейских банкиров, стал крупным инженером наркомата путей сообщений СССР (расстрелян в 1938 г.).

И без того ведя неравный литературоведческий бой, С.Ю. Куняев постепенно впал в слишком большую зависимость от своих противников, всюду стараясь их отбрить, солидаризируясь со старой «русской партией». В результате он ввязывается в заведомо ненужный и неудачный поединок по поводу стихов о Сталине О.Э. Мандельштама. Бенедикт Сарнов в книге «Заложник вечности» (2005), зажимая национальный вопрос, всё равно побеждает Куняева с помощью Оруэлла, передавая приёмы подчинения любого инакомыслящего тоталитарной системе.

Оправдывать сталинские преступления «величием» вождя партии и народным энтузиазмом значит впадать в полное уподобление защитникам нацизма, использующим точно те же оправдания Хитлера. Что показывает бессилие доводов защиты.

В остальном, будучи постоянным оппонентом Кожинова, Куняева и всей «русской партии», Б.М. Сарнов всегда оказывается на стороне евреев и еврействующих прислужников, позиционируясь отрицателем русских достоинств, как враг (вражок, вражонок, вражоночек). Непримиримость вражды видна во всех его книгах, сборниках статей, где неоправданно перехваливаются одни евреи, а если вдруг речь заходит не про евреев, то непременно об антисемитах.

В книге «Перестаньте удивляться» (1998), высмеивая советское прошлое, Сарнов отождествляет его нелепости с самой Россией, повторяя, что описываемые анекдотические случаи могут произойти только в России. Существование иностранной юмористики и подробное знакомство с нею способно разоблачить несостоятельность сатирического замаха на исключительность.

Неизменность литературных схваток при еврейском делении на своих и чужих есть показатель неизбежности схваток политических, ибо в политике евреи точно так группируются, продвигая, подобно Сарнову, Алексину, Рабиновичу только еврейские таланты, и воюя со всем имеющимся пылом с русской идеологией. В свою очередь, русские, встречая организованные еврейские попытки уничтожить русскую идеологию, обязаны всячески этому противиться, ибо нация без своей идеологии – нация рабов у тех, кто способен навязать свои идеи.

В биографии Ильи Эренбурга, где также все действующие лица делятся на евреев и антисемитов, приводятся интересные выдержки из дневниковых записей сталинских министров о мнении вождя на декабрь 1952 г.: «евреи – пятая колонна американского империализма», «евреи заправляют в Америке, а отсюда антисоветская политика США» [Я.И. Рабинович «Илья Эренбург» М.: Алгоритм, 2011].

Действительный космополитизм евреев подтверждается массовым их выездом из СССР и РФ. К примеру, специализирующийся на антимонархических сочинениях историк Генрих Иоффе эмигрировал в Канаду. Для космополитизма, разумеется, не обязательно этнически быть евреем, достаточно перенять их идеологию. Денационализировавшийся, сначала славивший Ленина, Сталина и всех генсеков, стойко боровшийся с русской партией, Евгений Евтушенко, прозванный Вадимом Кожиновым лакеем мирового еврейства, переехал жить в США.

Беда в том, что Сталин, выяснив характер управления США евреями, враждебность их русскому национализму, космополитическое предпочтение себя Отечеству, принял преувеличенно жестокие и неуклюже неуместные меры борьбы с еврейством. Подобно тому, выяснив преобладающую роль заговора во всех революциях, он стал подозревать конспирацию всюду, где она отсутствовала. Сталин постоянно делал даже из верных посылок неправильные выводы, умея управлять только путём расправ.

Объединить в одну Империю Россию и Советский Союз добросовестно не получится. Быть может, Петра I со Сталиным, по примеру Солоневича, но не Николая I и Николая II с советскими вождями, пионерами и концлагерями. Характерно, что только в 1990 г. стало возможно обозначить пропасть между Третьим отделением А.Х. Бенкендорфа и НКВД Л.П. Берии – в пользу Империи [Д. Рац «Отрицательно-добрый человек» // «Факел» М.: Политиздат, 1990].

Эта первая реабилитация шефа жандармов написана с безупречным обоснованием и чрезвычайно осторожно, т.к. пока позволено ругать культ одной усатой личности, Троцкого же вновь вознесли к Ленину. Ещё через 20 лет, как будто, «всё позволено», но творцы писательских биографий, шагнув из советской борозды в траншеи либерализма, заладили сравнивать Пушкина с Пастернаком, Сталина с Николаем I, дескать, «поэт и царь», 1830-е и 1930-е так похожи, дурная повторяемость истории.

Нет уж, 1930-е были другие. Отец Натана Яков Эйдельман, который в 1910 г. дал пощёчину своему учителю-монархисту, сделал революционную карьеру, вплоть до статьи в «Литературной газете» за 1937 г.: «высшая мораль революции в том, чтобы враги народа, подло предающие его интересы, были начисто уничтожены» [С.Ю. Куняев «Возвращенцы» М.: Алгоритм, 2006, с.181].

Натан Эйдельман, сразу после того, как накинулся на антисемитизм Виктора Астафьева, нашёл новую угрозу для советского еврейства – не мог допустить, дабы ещё кто посмел покуситься на дело революционной пропаганды. Беспомощный протест Эйдельмана против Раца, ставший последней его статьёй, в том же альманахе «Факел», очень символичен, подобно тому, как всё значение Самодержавной идеи выразил безымянный учитель, преграждавший путь к будущим революционным истреблениям.

Делом Бейлиса, чертой осёдлости, погромами и другими волшебными заклинаниями Империю в тюрьму народов не превратить, и непрекращающуюся борьбу между русским и советским не замазать, а только подчеркнуть, выявить, возгласить. По крайней мере, работы Сарнова показывают произошедшие сдвиги с тех времён, когда патологическая ненависть к Самодержавию и национализму в Советском Союзе доходила до исступлённого безумия: «сейчас уже никто не посмеет сказать, что Николаю Второму (и даже Колчаку или Краснову) мы отомстили за смерть Пушкина» [Б. Сарнов «Если бы Пушкин жил в наше время» М.: Аграф, 1998, с.38, 59].

В специальной книге «Жрецы и жертвы холокоста» (2011) главный редактор журнала «Наш современник» С.Ю. Куняев показывает, как евреи последовательностью подтасовок доводили и без того огромное число настоящих жертв войны до 6 млн., и самыми могущественными информационными силами создали из холокоста верховную религию, в которой нельзя сомневаться под угрозой остракизма, цензурных запретов, штрафа и тюрьмы.

На идеологическую экспансию евреев следует отвечать ударами идей, т.к. пушками их всё равно не одолеть, а только усугубить ситуацию. Ослеплённый антисемитизмом, Семанов не желал видеть или признавать преобладающего числа русских жертв в сталинских чистках, которые он воспринимает как направленные только против евреев. Поскольку в коллективизации и индустриализации Сталин проводил план Троцкого, Бухарина и других своих отстранённых конкурентов, то должно быть ясно, что устранение евреев требовалось Сталину для собственного укрепления и соответствовало русским интересам не более, чем преследование евреев Хитлером.

Продолжение.