С.В. Зверев.

Краснов и Власов. 1942-1945.

Национализм в СССР. Часть 4.

Стр.1

«Понять также Краснова способен лишь возведший своё чувство, свой комплекс эмоций, на ступень высочайшей напряжённости. Какая красочная жизнь прожита этим маленьким, прихрамывающим стариком! Честь, доблесть, подвиг, жертвенность для него не отвлечённые понятия, а действия, поведение, фиксация идеи в факте. Его любовь к России? Ведь она вся излита им в действии. Это не отвлечённый, сухой, книжный и бездушный патриотизм, не пропись, но активное, материальное проявление религиозного восприятия идеи» (Борис Ширяев «Неугасимая лампада»)

В 2015 г. издательство «Политическая энциклопедия» выпустило сборники документов в трёх книгах «Генерал Власов: история предательства». Дать полноценный отзыв их содержимому следует специалистам, занимающимся непосредственно историей антисоветской борьбы 1940-х. Мне следует обратить внимание на Власовское движение как на часть продолжительной истории русского национализма и отметить места из новых сборников о Власове, касающиеся Краснова. Фактор Краснова в значительной степени даст оценить работу публикаторов и качество предложенных ими источников.

Том 1-й «Нацистский проект «Action Wlassow»» с первых страниц показывает довольно упрощённый подход людей, работавших с публикуемыми документами. Историографический обзор очень узок и мало даёт для понимания настоящих проблем постижения истории советско-нацистской войны. Авторы предисловия жалуются на «благожелательное отношение» «западных правительств» эпохи холодной войны к коллаборационистам и на однотипность воспоминаний «пособников нацистов». Такая постановка проблемы была бы актуальна, если бы критики могли предложить нечто лучшее. Однако получается так, что негодные версии пособников нам предлагают заменить взглядами нацистов и большевиков: их документальным наследием.

Публикаторы не считают нужным ставить и разрешать самую важную проблему: насколько большевизм сопоставим с нацизмом. От решения этого вопроса зависит оценка «пособничества» большевизму и нацизму, выразившегося для Власова в переходе от одной тоталитарной системы к другой. Публикаторы, озабоченные предоставлением некоторым из бывших таких пособников рабочих мест западными правительствами, ставят себя в довольно абсурдное положение с сугубо антинацистских позиций: с чего вдруг взгляды временных «пособников» должны обязательно отвергаться как самооправдательные, а позиция настоящих нацистских преступников, самых крупных нацистских политиков, должна считаться определяющей при оценке Власовского движения. В этом стремятся убедить публикаторы, избрав нацистский заголовок «Action Wlassow» и представив нам взгляды верхов НСДАП на антисоветское движение русских националистов в 1940-е.

Как видели русских националистов в НСДАП и ВКП (б) надо знать непременно, и выяснение нацистской и советской политики в отношении русских должно проводиться максимально тщательно, но было бы величайшим абсурдом становиться на официальные нацистские или советские позиции некритически. К последнему активно побуждает раскручиваемый в РФ опасный культ победы 1945 г.

Западные правительства не только пригревали всяких пособников. Когда при Сталине заключённых были миллионы и сотни тысяч гибли на великих стройках, «весь мир в это время, захлёбываясь от восторга, восхвалял прогрессивный советский режим. Не то чтобы не хватало информации, а просто не желали знать, не хотели верить. Хочется людям иметь красивую мечту о счастье где-нибудь на Земле» [В.К. Буковский «И возвращается ветер…» М.: Захаров, 2007, с.32].

Продолжающиеся захлёбываться тем же преклонением не менее опасны чем неонацисты, реально и потенциально. Можно подумать, будто сейчас всеохватной угрозы со стороны сталинистов или просто оголтелых победофилов нет. Но с теми же аргументами нацизм с культами его внушительных побед следует назвать воображаемой угрозой, а это едва ли справедливо.

Проблема двойных стандартов публикаторов является лишь частью самой существенной проблемы их некомпетентности. Одно трудно отделить от другого в следующем случае: «в СССР якобы [!] было столько недовольных и враждебно настроенных к коммунистическому правительству людей», «нацисты могли легко воспользоваться этим, однако упустили уникальный шанс», – не соглашаются публикаторы «Истории предательства» с названным, самым актуальным пониманием проблемы возникновения Власовского движения, основанном на длительном изучении его истории и всесторонне доказанном.

Безразлично, назвать такие декларативные отрицания архивистами несимпатичных концепций – ограниченностью, пристрастностью или невежеством. Культ победы 1945 г. есть трудноразличимое соединение трёх обозначенных свойств, в каждом отдельном случае, взболтанное в разной пропорции.

Проблему массового “пособничества” можно решить одним способом: не отрицанием недовольства, а попыткой исчислить недовольных, формы выражения и масштабы протеста.

В предыдущем двухтомнике от той же команды (ответственный составитель Т.В. Царевская-Дякина) «Украинские националистические организации в годы Второй мировой войны» (2012), представлено более чем достаточно доказательств, сколь много в СССР имелось недовольных – подбор немецких, польских, советских документов в этом отношении очень полезен. Движение украинских националистов, хотя оно и было направлено одновременно против русских, отождествляемых с советскими оккупантами, столь же нелепо видеть строго антирусским, как французское или польское сопротивление борцов за их национальную независимость описывать как сугубо антинемецкое, а не антинацистское движение. Аналогии работают отлично.

Украинские националисты сражались со всеми. Если ОУН Мельника склонна была сотрудничать с немцами, то ОУН Бандеры с самого начала войны выступила за независимую Украину против Германии и СССР. Немцы «арестовали и расстреляли тысячи членов ОУН обеих фракций». Бандеровцы в немецкую оккупацию более всего противостояли им в борьбе за независимую Украину. Только при смене на советскую оккупацию преобладающей стала борьба с советскими войсками. Взаимные противостояния сопровождались значительной украино-польской резнёй, в которой равно виновны обе стороны [А. Гогун «Между Гитлером и Сталиным. Украинские повстанцы» СПб.: Нева, 2004, с.73, 143].

По поводу численности. 7 января 1974 г. Андропов на заседании политбюро ЦК назвал «Архипелаг» Солженицына не художественным произведением, а «политическим документом. Это опасно. У нас в стране находятся десятки тысяч власовцев, оуновцев и других враждебных элементов» [«Источник», 1993, №3, с.88].

29 января 1974 г. в московских «Известиях» появилась заказная статья одного генерал-лейтенанта и чл.-корр. АН СССР: «Как А. Солженицын воспевает измену власовцев» [С. Фрёлих «Генерал Власов» Тенэфли, 1990, с.7].

Впечатляет боязнь русских и украинских националистов – через три десятилетия после “великой” победы 1945 г. Предшествующий Андропову глава КГБ Владимир Семичастный пытался списать на Власовцев расстрел демонстрации 1962 г. в Новочеркасске, бывшей столице атамана Краснова, где якобы сосредоточились высвобожденные из лагерей «бывшие коллаборационисты». Семичастный требовал возобновления регистрации и слежки за такими «членами националистических организаций, бывшими нацистами» [Моше Левин «Советский век» М.: Европа, 2008, с.316].

Историки, не идущие на компромиссы с культом 1945 г., указывают на ошибочность представлений об отсутствии борьбы со сталинизмом после чистки партийной оппозиции. «Достаточно вспомнить о продолжительной вооружённой борьбе украинских и прибалтийских националистов в 1940-е на периферии СССР» [В.П. Козлов «Неизвестный СССР. Противостояние народа и власти» М.: Олма-пресс, 2006, с.23].

Бывший заместитель директора ГАРФ не отважился-таки назвать самого приметного слона – русских националистов, чья вооружённая борьба связана с именем генерала Власова.

Тут надо обязательно отметить, что коммунистическая оппозиция в СССР не вела вооружённой борьбы, как это делали белогвардейцы, крестьянские повстанцы и власовцы.

Троцкисты, подобно сталинистам, прикрывали словесными перепалками своё действительное тождество с конкурентом. Самые компетентные биографы доказали, что в действительности Троцкий до 1926 г. не был по-настоящему в партийной оппозиции, с 1923 г. он шёл на какие угодно уступки, лишь бы сохранить партийное единство и договориться со Сталиным. Он рассчитывал на соглашение и после 1926 г., поскольку «серый центрист Сталин тихо крал мысли и предложения Троцкого, преподнося их партийной массе как собственные». Это происходило постоянно и давало надежды на сотрудничество. «Как и в случае с пятилеткой, Сталин просто украл идеи Троцкого» [Ю. Фельштинский, Г. Чернявский «Лев Троцкий» М.: Центрполиграф, 2013, Кн.3, с.209, 389].

Поэтому Троцкого нельзя назвать в полном смысле противником Сталина, скорее – вдохновителем и соавтором. Его сторонники довольно быстро сдавались и переходили на сторону победителя. В этом смысле закономерно, что высылку из СССР заслужил националист Солженицын, а не троцкист Шаламов. Именно русский национализм всегда оставался главным врагом большевизма во всех его обличьях.

Александра Солженицына, посмевшего с симпатией писать о Власовском движении, довольно рано вычислили как русского националиста.

Труднее было увидеть в нём монархиста, т.к. Солженицын от первых романов до «Двухсот лет вместе» не выдвигал монархические идеи на первый план. Но они неизбежно вытекали из логики полноты блистательно смелого националистического отрицания революции: «всё величие Франции кончается восемнадцатым веком! А что было после бунта? Пяток заблудившихся великих людей? Полное вырождение нации! Чехарда правительств на потеху всему миру! Бессмыслие! безволие! ничтожество!! прах!!!» («В круге первом»).

9 декабря 1966 г. А.К. Гладков писал в дневнике, что в Солженицыне видят националиста, несколько иного толка, чем В.А. Солоухин. Но тоже «руссиста». «С номенклатурой их объединяет только инстинктивный антисемитизм, но может быть они от него откажутся: он всё же морально сильно скомпрометирован». Партийное руководство Солоухина пока не боится [«Новый мир», 2014, №11, с.146].

В августе 1966 г. писатель Л. Леонов считал, что Владимир Солоухин «перебарщивает» с золотым изображением Николая II на перстне, а Илья Глазунов ведёт «почти что провокационные разговоры». Атеисту Владимиру Чивилихину, считавшему позорное письмо Белинского к Гоголю «в значительной степени» справедливым, были ближе Шолохов и Леонов. От антисемитизма им было трудно отказаться, поскольку, по совместному обсуждению с Шолоховым количества евреев в московской писательской организации в апреле 1969 г., их выходило «процентов 65», и «много» жён-евреек у русских писателей. В октябре 1969 г. за проявления национализма Солоухина не выпустили даже в Болгарию [В.А. Чивилихин «Дневники, письма. Воспоминания современников» М.: Алгоритм, 2008, с.242, 260, 267, 269].

Ст. Лем писал в ноябре 1969 г. о посещении Москвы: «такая ориентация»: ревизионизм (хрущёвского толка) противостоит неосталинизму, а против старых сталинистов – «черносотенный национализм, почти монархисты!» [Г. Прашкевич, В. Борисов «Станислав Лем» М.: Молодая гвардия, 2015, с.207].

Монархисты В.А. Солоухин и И.С. Глазунов были сторонниками Краснова и Власова в силу того же национализма и ориентировки на русскую мысль, традиции которой сохранялись в Зарубежье. Национал-большевик Станислав Куняев вспоминал про Владимира Солоухина и его единомышленников вне СССР: «а сколько было споров о власовской трагедии и о Власове! Именно эта тёмная страница истории до сих пор разделяет наше и эмигрантское понимание Великой Отечественной войны». С.Ю. Куняев выбрал советское понимание. Эпизод о Власове включён в более поздний вариант очерка «История спорит с поэзией», заряженный против «мифов» «исторической миссии русской эмиграции» явно с прицелом на одноимённую книгу М.В. Назарова, на которую успел одобрительно сослаться Солоухин в «Чаше».

А.И. Солженицын в своей книжной серии «Исследования новейшей русской истории» издал в 1996 г. в Москве «Жертвы Ялты» Н.Д. Толстого о выдаче Краснова и в 1990 г. в Париже «Историю Власовской армии» Й. Хоффманна. Последняя очень не по нраву составителям «Истории предательства» (2015), но опять – не потому что она устарела после исследований нового поколения историков. Нет, вся критика сводится к неподчинению немецкого историка культу советской победы, как ему не поддавались и самые стойкие из эмигрантов.

Хоффманн не вник в мотивы мероприятий генерала Краснова, поскольку не восстанавливал последовательность его действий, воспроизведя лишь взгляды сторонников Власова на конфликт с Красновым. Не следует считать верным, что «при всём взаимном уважении Власов и Краснов представляли собой по мировоззрению и психологии крайние противоположности». Разница между ними несомненна, но важнее наличие у обоих основных общих идей.  Хоффманн точно изображает Власова русским националистом, «безраздельно» преданным идее «единой, неделимой, святой Руси» (1990).

Если грозный председатель КГБ опасался поседелых власовцев в 1974 г., сколько же страху напустили на большевизм русские националисты в 1940-х. Определение власовцев как националистов, по всей видимости, будет точнее, нежели как просто антисталинистов. Отрицание большевизма требовало положительной программы. Её давала платформа национальной культуры.

Похожий процесс пережили эмигранты первой волны: не получится оставаться с прежним преобладанием идеи революции над Россией, когда на её месте возник СССР. Дмитрий Мережковский при обсуждении эмиграции говорил: «увы, мы даже оказываемся большими националистами, нежели сами ожидали». Для иностранцев «я оказываюсь нестерпимым националистом, нестерпимо русским» [Ю. Терапиано «Литературная жизнь русского Парижа» Париж – Нью-Йорк, 1987, с.78].

Представитель младшего поколения первой волны эмиграции вспоминал: «воины белой армии принесли с собой на чужбину завет борьбы со злом большевизма. Я верил, это был тот же идеал, который вложило мне в душу полученное мною русское воспитание» [В. Варшавский «Ожидание» Париж: YMCA-PRESS, 1972, с.43].

Его отца, юриста С.И. Варшавского, несмотря на его связи с чешским антинацистским подпольем, арестовал СМЕРШ в оккупированной большевиками Праге, в 1945 г. он погиб в руках советских “освободителей”.

Строители СССР ещё до желанного разрушения Российской Империи доказывали, и тиражировали вновь после 1945 г.: «никакого “национального духа” не существует» [«Как марксисты понимают национальный вопрос» (1904) // И.В. Сталин «Сочинения» М.: ОГИЗ, ГИПЛ, 1946, Т.1, с.53].

Никакой Единой-Неделимой России тоже нет: по Сталину она «давно разделилась» на буржуазию и пролетариат.

Восстановления Империи в виде СССР никто не проводил. Вопреки революционной пропаганде насчёт национального гнёта в Царской России, «домодерная империя, скреплённая принципом «династической верности», не только не исключает, но, напротив, предполагает локальные идентичности – она умножает различия, а не стирает их» [А.А. Тесля «Последний из «отцов»: биография Ивана Аксакова» СПб.: Владимир Даль, 2015, с.365].

Стиранием отличий нельзя назвать и проводившуюся с 1850-х политику распространения административно-правового единства Империи: совершенно неверно правовую унификацию называли русификацией. «Специфика окраинных территорий (культурная, языковая, религиозная» до 1917 г. по-прежнему оставалась весьма «ярко выражена» [А.Ю. Бахтурина «Окраины российской империи: государственное управление и национальная политика в годы Первой мировой войны» М.: РОССПЭН, 2004, с.335-337].

В противоположность принципам устройства Российской Империи, оккупационное распространение господства ВКП (б) в 1939-1941 г. имеет полную аналогию с оккупациями НСДАП, которые вызвали начало Второй мировой войны, когда 3 сентября Англия и Франция первыми объявили войну Германии, став по отношению к ней агрессорами.

В ночь на 17 октября 1941 г. американский эсминец первым атаковал немецкую подводную лодку глубинными бомбами – США начали военные действия против Германии ещё до объявления им войны Хитлером и до атаки на Пёрл-Харбор [У. Ширер «Взлёт и падение третьего рейха» М.: Воениздат, 1991, Т.2, с.273].

Как нацистов ни в чём не оправдает ни этот день, ни 3 сентября 1939 г., и никакие ссылки на патриотизм и защиту Отечества не помогут оправдаться зарвавшимся захватчикам, так и после десятилетий внутреннего террора, нападений на Польшу, Финляндию, Румынию, агрессия 22 июня 1941 г. ничего не может изменить в заслуженном негативном отношении к СССР в 1941-1945 годы со стороны русских националистов.

Как нацистское, так и советское владычества несли угрозу порабощения и принудительного искажения национальных культур. Большевики и нацисты сходились в зачистке не только чужих, но и местных национальных культур, для замены их своими утопическими и мифологическими конструкциями нового, никогда не бывалого социалистического строя.

«Маркс судил о славянских народах не иначе, чем Трейчке или Лагард», которых чаще всего называют идейными предшественниками нацистов ввиду их шовинизма и милитаризма. Местами выступив в качестве идейного предшественника Ивана Солоневича, Томаш Масарик писал о подготовке философами-пантеистами грядущего нацизма. «Немецкие университеты стали духовными казармами этого философского абсолютизма, завершённого идеей» «обожествлённого Гегелем» «прусского государства» [Т.Г. Масарик «Мировая революция» Прага, 1927, Т.2, с.163, 165].

Имеются современные исследования на этот счёт: не нацисты осквернили священные залы науки, а «именно коррумпированная и сама по себе уже испоганенная наука придала нацизму “академический” и “научный” характер» [Р. Грундманн, Н. Штер «Власть научного знания» СПб.: Алетейя, 2015, с.96].

Ложные, но имевшие временный успех, претензии на научность и борьба с вероисповедными началами объединяют марксизм и расизм.

Постоянный соавтор Маркса Ф. Энгельс писал в 1848 г.: «ненависть к русским была и продолжает ещё быть у немцев первой революционной страстью». Он призывал к уничтожению славянства: «борьба на уничтожение и беспощадный терроризм – не в интересах Германии, а в интересах революции!». В 1930-е Сталин декларативно отмежевался от таких суждений Энгельса, а на деле проводил тот самый террор для закрепления революционной победы над русской культурой. Точно так и демонстративный конфликт с Троцким, как показывают сравнения, не мешал Сталину сознательно следовать террористическим методам Троцкого.

Противопоставлять их нет смысла, зато взаимоисключаемость монархизма и тоталитаризма хорошо прослеживается: в Италии компромиссы с церковью, монархией и аристократией не дали Муссолини полноты власти. «Больше всего раздражал Гитлера итальянский королевский дом», роялистский настрой армии, подчинённое положение дуче. Фюрер считал, что Муссолини следовало бы выждать с переворотом, пока коммунисты ни уничтожили бы монархический строй [Э. Серенсен «Мечта о совершенном обществе. Феномен тоталитарной идеологии» М.: Прогресс-Традиция, 2014, с.69-70, 116].

По той же причине общности борьбы с монархическими и религиозными принципами большевики симпатизировали фашизму. М. Литвинов на заседании Политбюро осенью 1931 г. называл Муссолини одним из надёжнейших партнёров СССР, а в декабре 1931 г. А. Луначарский в качестве делегата СССР расхваливал фашистский режим [С. Дюллен «Сталин и его дипломаты. Советский Союз и Европа. 1930-1939» М.: РОССПЭН, 2009, с.92].

С другой стороны, Видкун Квислинг, будущий символ не только норвежского, но и всего европейского сотрудничества с нацизмом, в 1920-е считал революцию 1917 г. положительным явлением, увеличивающим западное влияние на Россию. Он ненавидел монархический порядок и защищал установленный Лениным режим, считая, что он будет замечательным [Александра Юрьева «Из Харькова в Европу с мужем-предателем. Воспоминания с комментариями» М.: Аграф, 2012, с.157-158].

Хитлер заодно с большевиками ненавидел и испанских монархистов. В 1950 г. Альберт Шпеер, который называл себя наиболее близким человеком при Хитлере из оставшихся в живых, вспоминал, что фюрер оправдывал действия красных в Испании: они «вымещали вековую ненависть к католической церкви, которая притесняла испанский народ», «однажды мы найдём им применение. Когда покончим с Франко» [А. Шпеер «Шпандау: тайный дневник» М.: Захаров, 2014, с.195].

В ноябре 1936 г. А. Розенберг в дневнике одобрил сжигание красными священников в Испании.

Геббельс в дневнике за 1 ноября 1940 г. называл Ф. Франко не надёжным, сравнительно с Петэном. «В отношении Испании и самого Франко у фюрера оценка отнюдь не хороша». 22 августа 1939 г. на секретном совещании генералитета Хитлер изрёк: «мы должны считаться с тем, что в Испании пока ещё нет фашистской партии такой же внутренне сплочённой, как наша». Из числа других формальных союзников особенно грубые высказывания со стороны Геббельса раздавались по адресу Короля Румынии. Компрометация НСДАП полётом Гесса 15 мая 1941 г., по наблюдениям Геббельса, вызвала «радость у реакции» – военных и монархистов [«Откровения и признания». Нацистская верхушка о войне «третьего рейха» против СССР. Смоленск: Русич, 2000, с.99, 242, 249, 272].

Когда итальянский король свергнул-таки Б. Муссолини, Хитлер арестовал дочь короля и распорядился уволить со службы всех немецких принцев. Принц Филип Гессенский, осуществлявший связь фюрера с Муссолини, женатый на дочери итальянского короля, тоже был арестован.

В заговоре, закончившимся неудачей 20 июля 1944 г., принимало участие множество немецких монархистов, в том числе инициатор покушения на А. Хитлера граф Штауффенберг. Как это часто бывает с монархистами, по своему умственному складу они оказались неспособными вести революционную работу, не имели должной подготовки для проведения успешного государственного переворота, который готовы были поддержать своим авторитетом несколько фельдмаршалов, включая самого популярного – Роммеля.

В явной и скрытой форме борьба с монархистами велась нацистами всё время. Завоеванию популярности НСДАП способствовало отсутствие официальной программы, кроме расплывчатых 25 пунктов. «Моя борьба» не признавалась в качестве официального документа, и в 1938 г. Хитлер выражал сожаление, что написал её. Левое крыло НСДАП в 1920-е симпатизировало коммунистам, а Хитлера считало слишком буржуазным. На решение крупных промышленников поддержать Хитлера сильно повлияло его заявление в их кругу в сентябре 1932 г.: он назвал себя миротворцем на пути к монархии. Однако в 1933 г. монархический «Стальной шлем» «во многих местах стал прибежищем всех противников национал-социализма» [О.Ю. Кутарев «Германские элиты в эпоху становления нацизма» СПб.: Алетейя, 2013, с.73, 102, 104, 143].

Естественно, что немецкие националисты, если они не отказывались от сути своих идей в угоду моде и пропаганде, являлись идеологическими противниками нацистов даже при временном объединении сил против левых. Так, «Геббельсу был не по нутру тактический альянс Гитлера с националистами, который имел место, главным образом, между концом 1929 года и началом 1933 года» [Р.Э. Герцштейн «Война, которую выиграл Гитлер» Смоленск: Русич, 1996, с.64].

Когда НСДАП получила всю власть, потребность в таком альянсе для руководителей партии отпала. Немецкие монархисты и националисты были отброшены в оппозицию.

До немецкой оккупации именно националисты из «Аксьон Франсез» в «зародыше» задушили идеологически враждебный им фашизм во Франции [Ф. Арьес «Время истории» М.: ОГИ, 2011, с.58].

Традиционно роялисты отвергали атеистический расизм, зачастую выливавшийся в преклонение перед Германией. В дневнике Гонкуров за 6 сентября 1870 г. записано суждение Э. Ренана о превосходстве «немецкого труда и ума», «да, господа, немцы – это высшая раса!», «они гораздо выше нас» [П.-А. Тагиефф «Цвет и кровь. Французские теории расизма» М.: Ладомир, 2009, с.179].

Так что неверно распространённое пристрастное мнение, будто фашисты и национал-социалисты – наследники «романтически-националистической реакции против» французской революции 1789 г. [Ф.А. Степун «Бывшее и несбывшееся» СПб.: Алетейя, 2000, с.469].

Напротив, НСДАП вполне можно считать идейным наследником 1789 г., учитывая, насколько нацистско-шовинистической была идеология французского революционного пантеизма.

Как их французские предшественники и совсем как большевики, нацисты использовали террор как основное оружие принуждения избранных групп людей к счастью за счёт уничтожаемых господ, представителей иных рас, гражданств, классов, сословий.

Революционеры 1789 г. первыми обожествляли нацию, ставя её превыше всего и демагогически совершая от имени нации какие угодно казни. Такие узурпаторы не имели оснований ни говорить о делегировании гражданами власти, которой те не владели, ни присваивать себе эту власть.

Теория народного суверенитета привела к самому лживому деспотизму. М. Робеспьер позволял себе приговаривать людей к смерти лишь на основании того, как ему представляется желание народа. «Я не сомневаюсь в том, что народ хочет смерти короля, если под народом понимать большинство нации» [«Документы истории Великой французской революции» М.: МГУ, 1990, Т.1, с.161].

Точно так и поступал Хитлер, чей вождизм всегда представлялся им подлинным народовластием, и который также необоснованно присваивал себе право говорить от имени нации, но и, хуже того, речами вовлекать своих слушателей на дорогу террора.

Прямо-таки нацистским является и отношение якобинцев к роялистскому восстанию, базировавшемуся на культурном и этническом своеобразии департамента Вандея, стоявшего за восстановление законных властей и социальных институтов. Ренегат Виктор Гюго, некогда близкий к Шатобриану, передал нацизм якобинцев в сочувствующей революционерам и оправдывающей массовые убийства фразе: «убить Вандею – значило спасти Францию» [П.В. Клачков, С.А. Подъяпольский «Гуманитарные технологии и целостность государства» М.: ЛЕНАНД, 2014, с.239].

На иных принципах основывался монархический порядок, чей подлинный национализм заключается в развитии своей культуры, в её высшем, религиозном освещении и одухотворении, без приписывания народу не свойственных ему божественных качеств высшей ценности и верховной власти.

Как в Белом Движении преобладающая идейная платформа национализма позволяла объединить недостаточно правые силы с по-настоящему контрреволюционными, так и Власовское движение, потеряв преемственность с монархистами и с белой контрреволюцией, утверждало себя преимущественно на почве национализма, основе любого русского антибольшевизма.

Это имело сугубо положительное значение, ибо, того не до конца осознавая, власовцы в значительной мере продолжали держаться национализма Царской России – ибо никакого другого национализма, другой русской культуры, кроме монархической, не было. Конечно, обрыв традиции привёл к искажению национализма неестественными и нежизненными революционными вставками, а лидеры и рядовые участники Власовского движения, не приняв идеи монархистов и Белого Движения, много потеряли в сознательном плане, в знании прошлого, в понимании происхождения настоящего, основных тенденций исторического развития за продолжительное время.

Для устранения этого культурного разрыва Краснов с 1943 г. начал написать историю казачества и самой России с 1613 г. Краснов много собирал и изучал литературу о Царской России, в качестве лидера Белого Движения он знал, какой в действительности была контрреволюция 1918 г. Только СССР за последние годы Власовцы знали лучше.

В начале 1945 г., когда Краснов переехал из Берлина в Казачий Стан, он выступил перед юнкерами основанного его усилиями казачьего военного училища, о чём вспоминал Георгий Круговой, сын белогвардейца, окончивший советскую школу в мае 1941 г. и обрадованный нападением на СССР 22 июня. «В продолжение всей его речи мы сидели очарованные обаянием его личности. Он рассказывал нам о России, в которой он родился, вырос и возмужал, которую любил и которой служил. Это была Россия царей и императоров. Ей он сохранил верность и теперь возносил хвалу. Монархия, процветание и слава России в его сознании были нераздельны. Она же была символом единства и престижа России». «Расставание было исключительно сердечным, и после отъезда генерала юнкера не став, впрочем, монархистами, ласково величали его «дедушкой Красновым». Идиллия была нарушена очень скоро» из-за приверженности юнкеров генералу Власову и программе КОНР. «Во время второго посещения училища Красновым (я тогда уже пребывал в отпуску по болезни в татарско-ставропольской станице) между ним и юнкерами произошло словесное столкновение. Генерал уехал, заметно расстроенный». «Я не бросаю камень в генерала П.Н. Краснова и не присоединяюсь к его хулителям. Он слишком хорошо знал тот мир, который он обличал, и которого мы совсем не знали. Он отдавал себе отчёт в том, что он говорил» [«Война и судьбы. Вторая мировая, без ретуши» Невинномыск, 2003, Сборник №4, с.243-245].

Власовцы не имели достаточной интеллектуальной и психологической подготовки для принятия монархизма – идейно-политической вершины русского национализма. Однако Власовцы искали себе союзников и сближались с эмигрантами.

Стр. 1 (2) (3) (4) (5)