С.В. Зверев.
Смерть Столыпина. Кому нужны вымышленные заговоры.
Стр. 2
В последние годы склонный к записи малодостоверных сплетен, бывший гос ударственный секретарь А.А. Половцов 22 июля 1901 г. добавляет в дневник: «обвиняют Витте в пристрастии к иностранным капиталам, в покровительстве евреям, в допущении нерусских подданных устраивать промышленные предприятия России, что называется отдавать иностранцам русские богатства» [«Красный Архив», 1923, Т.3, с.99].
Обвиняли Витте в получении ненужных заграничных кредитов, в частности, у парижских Ротшильдов. И наоборот, в недостатке внутренних кредитов. «Как ни оскорбительно было требование бр. Ротшильдов не выпускать никаких займов до 1 марта 1902 г., министерство финансов как бы задалось целью доказать, что Ротшильды – люди умные и правильно поняли, с кем они имеют дело. Как раз 1 марта 1902 г. правительство объявило о выпуске нового государственного займа для реализации китайской контрибуции. Само собою напрашивалось поэтому предположение, что, если бы не предусмотрительно надетая Ротшильдом уздечка, новый заем появился бы далеко ранее – а ведь в сущности Россия и теперь не настолько нуждалась в деньгах, чтобы сознательно делать себя предметом насмешек на всех европейских биржах» [Л.Г. «С.Ю. Витте и падение русского государственного кредита» СПб.: Издательство А.Л. Арабидзе, 1907, с.17].
Витте обвиняли в поддержке политического союза с Францией с одной стороны, а также в лоббировании либеральной и еврейской прессой в союзе с высокопоставленными чиновниками интересов немецких предпринимателей. Национально ориентированный историк Д.И. Иловайский писал: «это г. г. Стасюлевичи и Гуревичи, Нотовичи и Михневичи, Авсеенки, Исаевы, Слонимские, Мещерские, которые проталкивали во главе с Витте немецкие интересы в правительстве». С Дмитрием Иловайским соглашается современный исследователь С.А. Рогатко в статье о пищеперерабатывающей промышленности [«Вопросы истории», 2011, №2, с.154].
Многие немецкие предприниматели полностью связывали свою жизнь с русскими, и такое поведение следовало только поощрять. Когда они переселялись в Россию, принимали русское подданство и даже православное исповедание. «В России оставались их дети и внуки. Дочери известного предпринимателя Карла Сименса вышли замуж за русских подданных. Большая часть прибылей или же фонда накопления не возвращалась назад в Германию, а использовалась в России». Одним из наиболее положительных примеров служения России переселенцев из Германии историки называют Адольфа Ротштейна, ставшего альтер-эго С.Ю. Витте. Используя конфиденциальную переписку Ротштейна, обвинявшегося врагами Витте в самых зловредных закулисных планах, историки показывают его принципиальное служение интересам русской промышленности, его отказ от вмешательства в русские финансовые дела французской дипломатии [«Иностранное предпринимательство и заграничные инвестиции в России» М.: РОССПЭН, 1997, с.125-126].
Эти выводы наверняка точнее конспирологических легенд. Крупный служащий МИД Е.Н. Шелькинг, самым точным образом указывавший на настоящий заговор: английского посла Бьюкенена с думской оппозицией (они вместе «работали над низложением Царя»), отвергал легенды о Витте, приближаясь к справедливому разграничению между положительной государственной работой министра, ошибками, которые привели его к отставке, и клеветническими самооправдательными мемуарами. «Противники Витте создают ему репутацию масона. Лично я этому не верю» [«Историк и Современник» (Берлин), 1923, Вып.4, с.145, 149].
В глазах европейских историков Витте по справедливости остался националистом и глашатаем националистической экономики [А. Грациози «Война и революция в Европе: 1905-1956» М.: РОССПЭН, 2005, с.90].
Экономист И.И. Янжул отрицал высказываемое в печати мнение, будто одна Россия преимущественно зависима от Германии. Существовала взаимная экономическая зависимость. Так всю индустриализацию Витте можно охарактеризовать как встречное ограбление Европы через вложение капиталов в Россию, а не только как грабёж России [А.Г. Донгаров «Иностранный капитал в России и СССР» М.: Международные отношения, 1990, с.36].
По этой причине, защищая свою позицию, С.Ю. Витте ссылался на пример князя Бисмарка, который надолго закрыл германский рынок для кредитов России, не желая её усиления. Министр финансов утверждал: «давая нам свои капиталы, иностранные государства совершают политическую ошибку». Оппонируя ему при обсуждении вопроса об основах действующей торгово-промышленной политики, министр иностранных дел М.Н. Муравьёв 17 марта 1899 г. признавал значительный положительный эффект притока иностранных капиталов, служащих коррективом к системе покровительства отечественным промышленным силам. Вместе с тем, министр предлагал свои поправки: «я вполне согласен с министром финансов, что сумма иностранных капиталов, помещённая в русские промышленные предприятия, пока не особенно значительна. Но заявления о новых акционерных компаниях поступают ежедневно, и к 1904 г. целые обширные районы нашего отечества могут оказаться в экономической зависимости от иностранцев. Не следует ли поэтому, оставаясь в пределах изложенной министром финансов программы, направлять притекающие к нам иностранные капиталы так, чтобы наплыв их не охватывал исключительных географических полос и не монополизировал в своей власти отдельных отраслей». М.Н. Муравьёв считал предпочтительнее облигационные займы акционированию, особенно в области добывающей промышленности [С.Ю. Витте «Собрание сочинений и документальных материалов» М.: Наука, 2006, Т.4, Кн.1, с.202-204].
18 января 1903 г. военный министр записал, что Витте «защищал евреев, иностранцев и иностранные капиталы из принципа, что они были нужны России. Но сколько навлёк из-за этого на себя нареканий и подозрений». Алексей Куропаткин симпатизировал Витте, считал его «крупнее всех нас», но не доверял его идеям. 19 августа 1903 г., добиваясь перевода Витте из министерства финансов, В.К. Плеве, К.П. Победоносцев, министр юстиции Н.В. Муравьёв, все доказывали Царю, что евреи, финляндцы, армяне и студенты – главные революционные силы в Империи, находят поддержку со стороны Витте [А.Н. Куропаткин «Дневник» М.: ГПИБ, 2010, с.107, 157].
Весной 1902 г. Великая Княгиня Елизавета Фёдоровна по поводу студенческих волнений повторяла Царю своё впечатление, бывшее у неё со времени столкновения Витте с Горемыкиным три года назад, что Витте влезает не в своё дело ради популярности: «ему безразличны и император, и страна» [«Источник», 1994, №4, с.21-23].
Добиваясь падения Витте, его оппоненты использовали легенды об участии министра финансов в тайных заговорах. В.М. Вонлярлярский намекал на связь Витте то с еврейским кагалом Ротшильдов, то с тайным масонским мировым правительством. В.К. Плеве требовал доказательств, а их не находилось. Однако дальневосточная экономическая политика Витте оказалась неудачной, внедриться в зарубежные рынки региона не удалось, так что, без обращения к вымышленным заговорам, его увольнение в 1903 г. оказывается закономерным. [И.В. Лукоянов «Не отстать от держав…». Россия на Дальнем Востоке в конце XIX - начале ХХ вв. СПб.: Нестор-История, 2008, с.161-162, 450, 454].
Насыщенное исследование Игоря Лукоянова заслуживает самого пристального разбора. Приходится сожалеть, что П.В. Мультатули во «Внешней политике Императора Николая II» (2012) проигнорировал эту работу, ограничившись одной статьёй историка о Порт-Артуре. Сплошной, безотносительный критицизм в книге Лукоянова выглядит часто произвольным и условным. Неуспехи следует расценивать исходя из реальных возможностей, а не воображаемой идеальности. Отсутствие сравнений делает не очень убедительными отдельные мимоходом бросаемые недоброжелательно пристрастные авторские суждения.
Неоднозначные экономические обвинения по адресу Витте не могут служить основанием для поддержания легенды о его принадлежности к масонству и о систематической его подрывной работе. Витте к 1903 г. зарвался и получил заслуженное увольнение. Не более.
Чрезмерная, гипертрофированная критика Витте часто распространялась на Императора Николая II, что на самом деле логично, ведь его назначал Царь. Так, профессор Никольский в дневнике выражал желание повесить Ламздорфа, Витте и Великих Князей: Владимира Александровича и Алексея Александровича [Б.В. Никольский «Сокрушить крамолу» М.: Институт русской цивилизации, 2009, с.107].
Профессор Борис Никольский – типичный образчик субкультуры салонного “монархизма”, отпускает оскорбительно грубые суждения о Государе, воображая, будто можно, применяя государственную мощь, всех победить и убедить, всё утихомирить, всего достичь.
Ту же идею проводил С.Ф. Шарапов в художественных мечтаниях о диктаторе. А Крушеван пугал правительство диктатором снизу, если не назначат сверху. Недовольство деятельностью террористов публицисты неправомерно обращали на правительство, что оно два года не может справиться «с этой мразью, с этой шайкой отбросов» [П.А. Крушеван «Знамя России» М.: Институт русской цивилизации, 2015, с.616].
Многочисленность и рассредоточенная скрытность противника не позволяли его разбить в одном месте и времени. Это неизменная проблема борьбы с терроризмом. Уповающих на одно принуждение черносотенцев следовало держать поодаль от политики, они могли только наломать дров. Приверженцы национальной революции, поддерживающие, как В. Соловей, вражду к принципу Империи и Самодержавию, зря жалеют, что такие публицисты не имели воли к власти, а в основном черносотенное движение отличалось монархической верностью.
Несравненно более достойными носителями власти были Цари и их приближённые в правительственном аппарате Империи, в полной мере разделявшие монархические принципы и способные вести грамотную политику в национальных интересах. Вооружённые силы могли защитить Империю, но не искоренить революционеров. Их следовало одолеть не пушками, а идейным превосходством в его практическом применении. Введение Г. Думы являлось не уступкой разрушительным силам, а средством победить революцию политически.
Место черносотенцев было там, где они находились: они должны были бороться за русскую культуру, русское образование, русскую мысль и русский быт – чрезвычайно важные, огромные и неподъёмные дела там крылись. Но глупо и преступно тратить силы на борьбу за власть, когда преимущество монархического строя заключается в устранении этой борьбы в интересах благополучия нации. Нац-демократы способны губить Империю или оправдывать её падение, способны отказываться от русской культуры лишь бы не казаться отсталыми в глазах западников, но никакое русское национальное государство такие демократы построить неспособны.
Прямой связи между легендой о масонстве Витте и вымыслами о правительственных заговорах против Столыпина не существует, но, будучи использованы по отдельности двумя враждебными силами, они находятся в одном типологическом ряду.
Евно Азеф в 1908 г. успел отбить несуразные обвинения Бакая в прямом заговоре с Рачковским, потому-то, видать, и возникла модификация мифа об использовании Азефа «втёмную».
К 1911 г. Азеф был разоблачён и исчез с революционной сцены, Витте дискредитировал себя и тоже исчез, со сцены правительственной. Рачковский отставлен в 1906 г. и умер в ноябре 1910 г., Лопухин отовсюду уволен. Объединить вымышленные заговоры не представлялось возможным, и они остались существовать по отдельности, до появления армии некомпетентных биографов Столыпина.
Вымысел о том, что полиция знала о каждом шаге террористов, никуда не годен. Более поздняя эмигрантская гипотеза Б.И. Николаевского не оправдалась. Та, что основывалась на предположении, под влиянием ошибок Герасимова, будто Азеф был честным правительственным агентом и не вёл двойной игры. Биографы Бориса Николаевского Г. Чернявский и Ю. Фельштинский в книге «Через века и страны» (2012) присоединяются к его заблуждению, каждый раз ссылаясь исключительно на рассказы жены А.А. Лопухина, не имея ни одного дополнительного довода, и не сопоставляя её несостоятельную версию со всеми имеющимися документами, мемуарами и результатами исследований.
Серия публикаций переписки Азефа начиная с 1917 г. и комплексный анализ его действий не оставили места этой легенде. Относительно убийства Столыпина авторы лживых биографий, испытывающие обострённую ненависть к черносотенцам, вынуждены были пойти по тому же пути и сочинить осведомлённость полиции о намерениях Богрова и даже допустить создание такого намерения.
На непродуманные вымыслы толкает ненависть к монархистам часто. Исполненный ею автор популистских книжек Лев Лурье решил очерк про сочинительницу конспирологических черносотенных романов Шабельскую-Борк озаглавить по-идиотски: «она придумала фашизм», а составить с приправами из фантазий и непроверенных данных без указания источников. При всех недостатках очерка, он даёт верное представление о состоявшемся судебном процессе, когда с точностью выяснилось, что Е.А. Шабельская была любовницей В.И. Ковалевского, заместителя Витте. С одной стороны, она имела доступ к персоне такого уровня, с другой – мотив личной мести после разрыва и суда, в создании легенды о масонстве С.Ю. Витте делает её концепцию ненадёжной. Ещё она поддерживала легенду о покровительстве революционерам властями в письме к Царю в июле 1905 г.: «Степняк – убийца моего бедного друга Мезенцева – удрал за границу под носом полиции. – Он сам это рассказывал при мне: благодаря паспорту, данному ей чиновником, начальником отделения министерства финансов Ковалевским» [Л.Я. Лурье «Хищницы» СПб.: БХВ-Петербург, 2012, с.185].
Подобного рода низкопробные легенды идут в пору каким-нибудь эпатажным выдумщикам типа Д.Е. Галковского, но нет серьёзных оснований считать, будто у П.А. Столыпина вызывали подобного рода доносы какие-либо опасения, точно как Император Николай I не внял в 1831 г. доносу о масонском заговоре с участием Бенкендорфа и Сперанского, но эмигрантский историк В.Ф. Иванов в своей истории интеллигенции и масонства нередко такие ненадёжные легенды использовал.
Профанируя действительное значение масонства, сочиняющий оторванные от фактов авантюрные литературные сюжеты и тем создающий бесчисленную череду ложных представлений, Дмитрий Галковский в 1980-е записал в масоны П.Н. Милюкова, В.С. Соловьёва, В.К. Андрея Владимировича и обвинил в разжигании революционного движения полицию: «по всей видимости, Достоевского специально «заложили», а всё дело петрашевцев фальсифицировали, чтобы хоть как-то симулировать антиреволюционную деятельность полиции, подлинная функция которой заключалась как раз в насаждении революционного движения под руководством масонской верхушки» [Д.Е. Галковский «Бесконечный тупик» Изд. 3-е, 2008, Кн.2, с.854].
На этого сочинителя оказали влияние эмигрантские правые легенды, какие воспринял ещё в СССР и повторил в «России распятой» в 1990-е художник Илья Глазунов об убитом масоном Бенкендорфом Пушкине, добавив своих про Столыпина.
Следует учитывать, что Петрашевский действовал если не под прямым масонским влиянием, то под воздействием легенды о всесилии тайных обществ. Наибольшее воздействие на Петрашевского оказал русский перевод классика контрреволюционной конспирологии аббата Баррюэля о возможности путём заговора захватить власть [В.А. Дьяков «Освободительное движение в России 1825-1861 гг.» М.: Мысль, 1979, с.124-125].
Савелий Дудаков в «Истории одного мифа» (1993), ни разу не назвав имени аббата Баррюэля, пытался обосновать не заимствованное, а отечественное происхождение концепции жидомасонского заговора и «Протоколов сионских мудрецов». Такая теория тешит еврейские чувства к русским монархистам. Но Дудаков напрасно оперирует только фальшивыми документами и художественными романами. Как ни полезно знать их, важнее – подлинная политическая история.
Теорию заговора создала французская революция 1789 г. Именно она дала основание правым конспирологам, главным образом французским роялистам, в ближайшие же годы после переворота заговорить об управлении революцией масонами и о влиянии заговора на создание новой, антихристианской цивилизации.
Не обязательно насчёт 1789 г. сработают сравнения с февральским переворотом 1917 г., но остаётся весьма возможным, что запуск политической революции, а не бунта, и его дальнейшее направленное разжигание, также стало возможным исключительно в силу существования разного рода заговоров: как внутримасонского, так и иностранного – британского. Этот вопрос чрезвычайно важен и требует компетентного разбора, поскольку и в ХХ веке русские монархисты лишь в самых общих чертах верно писали о масонском заговоре, ошибаясь в деталях ввиду принадлежности к другой стороне политической схватки, при получении информации из третьих рук. Точно так и концепция французских роялистов может оказаться верной, но только после самого неопровержимого уточнительного доказательства.
Романная антиутопия Елизаветы Шабельской, обличающая опасность установления международным масонством кровавой антихристианской власти, оказалась в некоторой степени актуальной – её опасения воплотились в Советском Союзе. Однако документальной точности в событиях 1890-х она не достигает ни в чём. В её антиутопии Гершуни называет «Папюса и Филиппа» масонскими великими мудрецами, сдваивая эти имена [Е.А. Шабельская «Сатанисты ХХ века» М.: Алгоритм, 2011, с.309].
Как установил С.В. Фомин в редком интересном исследовании о начале Царствования Николая II «А кругом широкая Россия» (2008), в действительности Филипп был роялистом, христианином и врагом масонства – настоящим союзником Императора Николая II, с которым они сблизились. Напротив, мартинист Папюс, хотя и не считался своим в масонском Великом Востоке Франции, несмотря на его попытки снискать расположение Царской Семьи, не вошёл в желанный ему контакт. Россию он посещал отдельно от Филиппа и объединение имён Филиппа и Папюса салонными сплетниками служит прекрасным свидетельством типовой недостоверности записей Льва Тихомирова и подобных им дневников, ошибочные характеристики из которых так любят приводить не разбирающиеся в свойствах используемых источников критики Царя.
А.А. Киреев, помешанный на нелепой идее спасительного могущества сословного представительства, в 1905 г. называл Витте: «крупный мошенник, занимающийся крамолой» (22 февраля). В его дневнике собраны все основные противомонархические мифы: представление Империи полицейским государством (при чрезвычайно малом штате полиции), представление о том, что войну с Японией вызвал сам Царь, «войдя в глупые гешефты на Ялу» (19 января), которые будто бы являлись мошеннической аферой, а «главный вопрос – это вопрос о Земском соборе» (8 июля), «при Николае II вожжи выскользнули из слабых рук царя, всё расползлось» (23 июля). Не обошлось и без одинаково чудесных фантазий о Филиппе: «эмиссар франкмасонов», он сумел «отуманить Царя и Царицу», «удивительно как умная молодая Царица могла поддаться Филиппу и К» [А.А. Киреев «Дневник 1905-1910» М.: РОССПЭН, 2010, с.24-74, 242].
Чуть-чуть славянофил-фантазёр не дожил до убийства Столыпина, иначе вполне мог записать, как М.В. Родзянко в мемуарах, что П.Г. Курлов подозревался и стало быть, мог являться соучастником Богрова.
Вполне в духе Шабельской и Киреева А.Ф. Керенский «по слухам» передавал, что Император Николай II вошёл в масонскую ложу, основанную в С.-Петербурге Папюсом. Только такие несообразительные и неразборчивые переписчики недостоверных слухов, как создатель полной безобразных ошибок биографии Царя Сергей Фирсов, способны принимать во внимание подобные вымыслы и вести по ним повествование. При нежелании и неспособности тщательно проверять достоверность повторяемых слухов, такие бестолковые графоманы – биографы Царя, в пару к биографам Столыпина, пичкают свои творения сомнительными приевшимися банальностями с бескрайних информационных помоек прошлого. Прибавлениями к ним идут частые фантазии о том, как «Россия вступала в новую полосу своей жизни, но понять это самодержец смог лишь со значительным опозданием» [С.Л. Фирсов «Николай II. Пленник самодержавия» М.: Молодая гвардия, 2010, с.96, 145].
Разумеется, никакого источника о несознательности или опозданиях в уме Царя не существует, это продукт воображения. Как и биографы Столыпина, автор жизнеописания Царя не озаботился предварительным поиском всех существенных источников и исследований, способных изменить его примитивные неуместно пристрастные односторонние взгляды. Опровергать их – всё равно что браться за все 3 тома диктовок С.Ю. Витте или за все сплетни салонного “монархизма”. Ими можно заняться хоть на примере неверных ввиду слабой осведомлённости характеристик Государя Императора, хоть на примере сплошь ошибочных легенд об убийстве Столыпина.
Эти сплетни ещё долго оказывали негативное влияние на адекватность воззрений монархистов. Пётр Краснов в июне 1942 г. повторял, что «нас предавали в Америке масоны Витте и Рузвельт» [Письмо ген. П.Н. Краснова // «Парижский вестник», 1942, 14 июня, с.1].
Примерно так годами изъяснялось дубровинское «Русское знамя». К примеру, в апреле 1911 г., в газете называли Столыпина окольными путями поддерживающим левые силы, виляющим от них к правым. А «Витте был прямолинеен по своим мерзостям, целью он поставил прямую революцию» [М.Л. Размолодин «Русский вопрос в идеологии чёрной сотни» Ярославль: Нюанс, 2013, с.23-24].
Насколько ограниченным было влияние на монархистов «Русского знамени» можно судить по тому, что ранее Краснов не повторял легенды о масонстве Витте и придерживался взглядов, чрезмерно преувеличивающих положительное значение Столыпина.
Сравнительно с дневником, Лев Тихомиров в печати выражался более корректно, правительство Витте он обвинял не в масонских заговорах, а в ошибочном следовании за т.н. «мыслящей частью общества», будто бы самой знающей и передовой. Такое поклонение интеллигенции им названо антинациональным. В связи с этим Витте обвинялся и в недостатке серьёзного политического образования. Своего расхождения с недостаточно правым Столыпиным Тихомиров не скрывал, но не шёл на обострение [Л.А. Тихомиров «Руководящие идеи русской жизни» М.: Институт русской цивилизации, 2008, с.292, 527].
Оппонент А.И. Дубровина в Союзе Русского Народа Н.Е. Марков поддерживал политику П.А. Столыпина, указывая своим критикам, что правительство исполняет волю Императора. Позднее в эмиграции в «Войнах тёмных сил» (1928) он допустил множество ошибок, поддавшись доводам той же дубровинской публицистики о масонстве Витте и Ротштейна в «Великом востоке» [Н.Е. Марков «Думские речи. Войны тёмных сил» М.: Институт русской цивилизации, 2011, с.38, 304].
Это вполне простительно для того времени: монархистам приходилось использовать ограниченную и непроверенную информацию. Но повторение таких ошибок при современном уровне имеющихся исследований недопустимо, но наблюдается сплошь и рядом.
Зато относительно масонства Т. Рузвельта и его отношения к России спору нет. На 2-й день после того как Япония атаковала Россию он писал сыну: «я был бы в высшей степени доволен японской победой, так как Япония ведёт нашу игру». В 1905 г. Т. Рузвельт признал: «я с самого начала благоприятствовал Японии и делал всё, что мог, чтобы содействовать её интересам» [В.К. Шацилло, Л.А. Шацилло «Русско-японская война. 1904-1905» М.: Молодая гвардия, 2004, с.44].
В укор дубровинской газете «Русское Знамя» заслуженно ставят повторение сомнительных легенд о масонстве С.Ю. Витте и другой необъективной критики правительства. Но нельзя думать, что все монархисты разделяли те ошибки. Союз Русского Народа не случайно разделился на части и не включил в себя все монархические организации. Как ни огорчительна внутренняя брать между черносотенцами, в существовании отдельных объединений с различными направлениями действий и оттенками убеждений есть своё преимущество и своё достоинство.
Если в РФ появилось крылатое выражение, приписываемое Черномырдину: какую партию не создавай, всё равно получится КПСС, то монархисты ничего подобного КПСС создавать не хотели и не могли.
Заслуживает внимания значительный белоэмигрантский мыслитель Николай Болдырев, предостерегавший правых монархистов от увлечения вымышленными заговорами и от полного отрицания возможных. Он считает сомнительным, чтобы еврейское владычество достигалось дирижированием из всемогущего тайного центра, а видит постепенное устремление евреев к мировому господству, медленное поступательное движение. Преимуществом, позволяющим евреям добиваться своего он называет их родовую память – то, чем сильно дворянство и вообще в чём заключается мощь сословного принципа. Революция, утверждал Н.В. Болдырев, должна пробудить и в русских свою родовую память и силу для противостояния ей [Н.В. Болдырев, Д.В. Болдырев «Смысл истории и революция» М.: Москва, 2001, с.152].
Однако отказ от монархического принципа лишает русских этой силы. И скорее наоборот, её потеря после советского истребления не даёт нам восстановить русскую национальную власть и русское культурное преобладание.
Преувеличения насчёт тайного еврейского центра сопровождаются изображением чрезмерного масонского могущества. На протяжении XIX века масоны, разумеется, не управляли ни Третьим отделением Канцелярии Его Величества, ни министерством внутренних дел. С тем же делом петрашевцев связано немало легенд. Часто утверждается, что оно было инициировано руководителем Особой канцелярии МВД И.П. Липранди, внедрившим в кружок Петрашевского своего агента. Считается, что глава МВД Л.А. Перовский пытался использовать это дело для укрепления своих позиций сравнительно с жандармским ведомством А.Ф. Орлова [А.Г. Чукарев «Тайная полиция России 1825-1855» М.: Кучково поле, 2005, с.527-530].
Однако Игорь Волгин в исследовании «Пропавший заговор. Достоевский и политический процесс 1849 г.», основываясь на малоизвестных объяснениях Ивана Липранди, не противоречащим никаким документам, демонстрирует, что легенда о борьбе между Перовский и Орловым, МВД и Третьим отделением, выдумана в окологерценских кругах. Ведомства действовали в полном согласии, и Липранди не являлся инициатором операции по внедрению в общество. Императору Николаю I стало известно о нём от каких-то дам. Прикосновенный к обществу поэт Майков потом раскрыл, что до самого существенного следствие тогда не добралось, оно не было таким уж невинным. Согласно выводам Волгина, весьма опытного исследователя, “пропажа” заговора выразилась скорее в сокрытии при расследовании наиболее компрометирующих обвиняемых данных. С другой стороны, отдельные меры ожесточения властей были вызваны слухами о причастности к заговору Цесаревича Александра Николаевича [«Октябрь», 1998, №1].
Не вдаваясь далее в историю этого заговора, можно заметить, что министры ничего не фабриковали и революций не раздували, но легенда о вовлечении в крамолу элиты Империи тогда появилась. Если потом дочь министра Льва Перовского пошла в террор, то не оттого, что отец приготовил её махать платком перед бомбистами. Разрыв между отцами и детьми коснулся не одного Перовского. Но достойно внимание и то, как становились монархистами дети революционеров и отъявленных либералов. Например, Н.Н. Брешко-Брешковский или С.С. Ольденбург. Консерватором стал сын земского демагога И.И. Петрункевича; потомок анархиста М.А. Бакунина стал поклонником Дома Романовых.
Имеются обратные попытки представить масонское европейское влияние исключительно благотворным. Один такой современный историк написал очень резкую, хлёсткую книгу о том, как в РФ через СМИ насаждается лживое представление об истории, поскольку мнением специалистов не интересуются, а используют выгодные манипулятивные приёмы для укрепления стагнирующего криминального режима. Вместе с тем, идеализируя благие последствия вестернизации, историк не даёт необходимого сравнения с реальной истории Европы: «к началу XIX в. Россия обладала иной – иноэтничной и космополитичной управленческой элитой. В принципе, масонствующие управленцы могли бы выстроить в России «регулярную» государственность, столь необходимую для преодоления пережитков удельно-приказной системы. Но это делалось возможным только при синхронизации управленческих инноваций с формированием гражданского общества» [В.П. Булдаков «Кризисы в России. Пути переосмысления» М.: РОССПЭН, 2007, с.94].
Историк постоянно упрощает, характеризуя Российскую Империю и её элиту в каком-то одном ключе, без должного отражения динамического развития неоднородных и даже враждебных процессов. Уже при Александре I масонствующих бюрократов победили националисты, хотя противостояние продолжалось весь следующий век, а шло и впредь.
В действительности следует рассматривать как утопические и скорее деструктивные петрограндистские проекты насильственной смены национальной культуры, считаемой за пережиток, на искусственную псевдоинновационную «регулярность». Развивается только живое, родное и невыдуманное настоящее. Радикальные наносные «инновации» не прививаются, мгновенно устаревают и не дают ростков, не оправдывают жестокости борьбы с национальной культурой. Теории «догоняющего развития» отражают опасные европоцентристские концепции.
Вполне согласные с тем, что нынешние власти РФ являют режим утилизации России, другие исследователи дают заслуженную отповедь писателям, уверенным, что Россия всегда только и занималась преодолением отставания от Европы. «Даже и в те поры, когда отставания не было» [В.Л. Цымбурский «Конъюнктуры Земли и Времени» М.: Европа, 2011, с.142-144].
Националисты, а не западники, были правы, говоря о необходимости развивать имеющийся политический капитал, внося только то, что не заменяет и отменяет, а действительно способно продвинуть вперёд существующую культуру. Провал советского петрограндизма после торжественного разгрома монархической системы лишний раз указывает, насколько гибельной для всех русских была борьба за торжество западной пантеистической философии с масонским культом обожествления “гражданского общества”.
Проводимая в элите Империи борьба между правыми и левыми также обросла легендами о заговорах.
Для прояснения закономерностей рождения легенд в коллекцию несуразностей следует прибавить и версию о том, будто цареубийство 1 марта 1881 г. тоже совершилось при содействии министров, Двора, Великих Князей – кого заблагорассудится подставить.