С.В. Зверев.

Смерть Столыпина. Кому нужны вымышленные заговоры.

Стр. 4

Противники монархистов легенду о кутежах тогда не пускали в ход, хотя это первое, чем стали бы валить Курлова, имей на то основания. А.Д. Протопопов, близко знакомый с П.Г. Курловым, в 1917 г. объяснял: «в денежном отношении я всегда считал его честным человеком, человеком очень умным» [«Падение царского режима» Л.: Госиздат, 1925, Т.I, с.133].

А.П. Мартынов зовёт Курлова одарённым и «весьма» образованным, «признанным знатоком вопросов, связанных с делами внутреннего управления», однако, в виду успехов в личной жизни, постепенно несколько расслабившимся. «Награды любил денежные, ибо в деньгах нуждался постоянно» [«Охранка» М.: НЛО, 2004, Т.1, с.281].

Как водится, человеку, увлечённому кем-то, совершенно не до каких-то несусветных заговоров по захвату власти. Не сходится эта версия и с мнением о чрезмерном карьеризме в планах Курлова.

По воспоминаниям губернатора И.Ф. Кошко, П.Г. Курлов рассказывал, что вынул крупные бриллианты из ордена, подаренного ему Бухарским эмиром, отдал их жене, а в ордене заменил стразами.

Виктор Джанибекян в поверхностной и популистской «Тайне убийства Столыпина» (2007), где также без толку мусолится легенда о какой-то заговорщической «тайне», ссылается на неведомо чью «серую тетрадь», согласно которой Курлов женился на молодой алчной женщине, из-за которой влез в долги и залез в секретные фонды корпуса жандармов.

Ни одно расследование не установило ничего подобного. 14 мая 1912 г. Курлов прямо писал Дедюлину о своих долгах, на которые уходит лишь 2/5 годового содержания.

18 октября 1911 г. А.И. Спиридович написал сенатору Трусевичу, расследующему убийство Столыпина: «я не видал и не слыхал, дабы лица, окружавшие генерала Курлова, кутили. Ни с генералом Курловым, ни с камер-юнкером Веригиным я ни разу не был ни в одном ресторане или увеселительном месте».

Киевский полицмейстер полковник А.А. Скалон дал такие показания: «в Киеве генерал Курлов никаких увеселительных мест не посещал. Спиридович же, как мне известно», «ужинал в компании с разными певицами и артистками» в летнем саду, где были кафешантан и оперетка. А.И. Спиридович, начальник охраны Царской Семьи, обвиняется всё теми же невежественными сочинителями в заговоре с Курловым против Столыпина. Как видно, Курлова защищал не один Спиридович, следствие не нашло никаких оснований слухов о кутежах, воспоминания А.П. Мартынова в данном вопросе не подтверждаются, хотя простое поедание икры с шампанским, в его описании, весьма далеко от кутежей.

17 сентября 1911 г. из Харькова М.Г. Данилевский отправил сенатору Трусевичу донос: он от жены жандармского полковника П.Н. Соловьёва слышал, что Спиридович покупает жене бриллианты с 500 тыс. руб. секретных сумм. От себя же доносчик сообщил, что слышал открытый разговор П.Г. Курлова с А.И. Спиридовичем и другими офицерами. Курлов говорил о Столыпине: «посылает мне такую массу вздорных шифрованных телеграмм, постоянно отменяя свои распоряжения, что они стали нервировать меня и я потерял сон». «Этот человек начинает терять ясность ума государственного человека, он высох, выдохся» [«Тайна убийства Столыпина» М.: РОССПЭН, 2011, с.104-105, 218, 398, 449].

Сплетни о бриллиантах сплетнями остались, ничего реального против подследственных сенатор Трусевич не собрал. Критическим же суждениям П.Г. Курлова о своём начальнике нетрудно поверить, ибо политическая реальность далека от вымыслов о гениальной незаменимости.

И.И. Колышко писал, что П.А. Столыпиным «управляли» в Г. Думе А.И. Гучков, а в МВД С.Е. Крыжановский, И.Я. Гурлянд.

Последний, взятый из Ярославля в МВД крупным русским политиком Б.В. Штюрмером, писал самые знаменитые речи Столыпина, включая и «великие потрясения». Работник канцелярии Совета Министров П.П. Менделеев помимо этого пишет, весьма схоже с тем доносом на мнение Курлова, что при недостаточном знакомстве с государственными делами Столыпин стал держать себя слишком самоуверенно и заносчиво.

Министр торговли и промышленности С.И. Тимашев вспоминает: «премьер тратил много времени на частые беседы с членами Думами и с группами их». Но работа Г. Думы «плохо налаживалась». «Как и в бюрократических учреждениях, главное заключалось в чрезмерном, безбрежном многословии» [«П.А. Столыпин глазами современников» М.: РОССПЭН, 2008, с.55-56, 83].

К чести бюрократии, не все, подобно П.А. Столыпину, утопали в речах и переговорах. И.Л. Горемыкина разительно отличала мудрая сдержанность.

Лев Тихомиров вскоре после убийства Столыпина писал о том, что система правления Столыпина не могла просуществовать продолжительное время. В отличие от лучших русских политиков, особенную роль Столыпин играл в государственной жизни благодаря речам: «он действовал не так, как председатель Совета Министров по законам 1906 года, а так, как действовал какой-нибудь Перикл в Афинах. Перикл и совсем не занимал никакой должности, а умел вертеть всей республикой». Это ставило Столыпина в разряд «талантливых демагогов» [Л.А. Тихомиров «Церковный собор, единоличная власть и рабочий вопрос» М.: Москва, 2003, с.413].

Другие критики формулу Столыпина называли обещанием конституции в будние дни, а Самодержавия по праздникам, что опять указывало на неустойчивость его компромиссов [С.Ф. Шарапов «Избранное» М.: РОССПЭН, 2010, с.346].

Либералы в 1909 г. ожидали падения Столыпина от закулисной интриги, поскольку вновь получили несомненное преобладание крайне правые, угрожающие парламентской системе. То, что Союз 17 октября стал не центром, а оппозицией вроде к.-д., указывало на крах системы Столыпина [П.Б. Струве «Patriotica. Политика. Культура. Религия. Социализм» М.: Республика, 1997, с.131-132].

В остальном взгляды Струве, называвшего Г. Думу лучшем плодом «тысячелетней истории» русских, в те годы оставались далеки от пророческой правоты и философской точности. Чрезмерно апологетическая биография Струве, написанная О.В. Ананьевым (2009) повторяет всё те же ошибки характеристики монархической системы, положительно выделяя одного Столыпина. Это остаётся каким-то историографическим проклятием ввиду предпочтения воспроизводить навязанные публицистикой фразы и заменять ими плодотворную исследовательскую работу.

Несколько раньше выходила более рассудительная книжка, посвящённая постепенному уходу Струве вправо: «трагическая ошибка русских марксистов заключалась как раз в том, что они несправедливо считали самодержавие непригодным, не отвечающим национальным интересам России и ошибочно сделали вывод о необходимости свержения его» [С.В. Белов «История одной “дружбы” (В.И. Ленин и П.Б. Струве)» СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2005, с.26].

В качестве либерала П.Б. Струве ещё разделял ошибки марксистов насчёт непригодности Самодержавия и продолжал работать вместе с революционерами в деле дискредитации Империи, хотя его вклад становился менее зловреден.

По меньшей мере в 1909 г. Император начинает присматривать смену отыгравшему основную свою роль Столыпину. Историк С.В. Куликов не убедителен, когда доказывает полное доверие и расположение Царя к Столыпину до самого убийства. Масса свидетельств обратного не может опровергаться тем, что Столыпин оставался полезен и продолжал исполнять желаемое Государем.

Николаю II всё менее был нужен главноуговаривающий «Перикл», чьим главным чуть ли ни достоинством правительственная печать называла непринадлежность его к бюрократии [«Иркутские губернские ведомости», 1909, №4991].

 «Из руководящих представителей думского большинства Столыпин особенно высоко ценил председателя союза 17 октября А.И. Гучкова, который бывал у него по два раза в неделю» [А.В. Герасимов «На лезвии с террористами» Париж, 1985, с.157].

Чрезвычайно умный государственный контролёр П.Х. Шванебах, назначенный И.Л. Горемыкиным, отставленный Столыпиным и умерший в 1908 г., успел оставить ценнейшие воспоминания о работе в правительстве. Его характеристика Столыпина непосредственно нова и не имеет позднейшего налёта мифологизации. Шванебах отмечает у Столыпина явственное желание найти соглашение с партией к.-д., чего не могло произойти и не удалось. Отмечает боязнь Столыпина упрёков в «реакции». Всё это служило помехой настоящей политике.

Другая партия, на которую опирался Пётр Столыпин, Всероссийский Национальный Союз, устами своего идеолога М.О. Меньшикова 8 сентября 1911 г. представила нелестные для покойного итоги. Михаил Меньшиков располагал записями П.Х. Шванебаха и опирался на них, изображая настоящего Столыпина: «судя по дневникам покойного Шванебаха, Столыпин проявил много нерешительности в эпоху второй Думы». Националист видел те же колебания и в последующей борьбе с еврейской печатью, но замечал и постепенный переход Столыпина от левого октябризма к правому национализму [М.О. Меньшиков «Письма к русской нации» М.: Москва, 2005, с.278-279].

Есть ещё в деловом отношении близкая к Столыпину фигура, это министр просвещения в 1908-1910 годах. Он ещё при Империи вспоминает о постоянных шушуканьях Столыпина с Гучковым, беспрерывных совещаниях с Коковцовым и Харитоновым. «Очевидно, именно здесь его искусно обрабатывали в известном направлении». Особенно отличался в такой обработке Крыжановский, который умело ладил с «обоими псевдолиберальными лагерями». Крыжановский правил Столыпиным, как говорили, «всецело и нераздельно» [А.Н. Шварц «Моя переписка со Столыпиным. Мои воспоминания о Государе» М.: Греко-латинский кабинет, 1994, с.39-40].

Всё это не говорит о полной незначительности Столыпина. Адресуемые ему похвалы лишь надо переносить на достаточно обширный круг лиц, не изображая одного Столыпина незаменимой исключительностью.

Из этих единомышленников, главных опор и направителей П.А. Столыпина, Александр Гучков на совещании партии октябристов 8 ноября 1913 г. говорил о нём: «вы помните ту роковую ошибку, которую допустил П.А. Столыпин – его мимолётная победа превратилась для него в окончательное поражение», «мы возвращались к традициям личного режима с его худшими аксессуарами». «Ещё задолго до его физической смерти наступила его политическая предсмертная агония. И киевская катастрофа вызвала чувство радости, во всяком случае, облегчения не в одних только революционных кругах, откуда был направлен выстрел». Гучков намекал, что предательскому выстрелу «не мешали», но на личные опасения Столыпина не ссылался, опираясь на мнение ревизии Трусевича [Партия «Союз 17 октября» М.: РОССПЭН, 2000, Т.2, с.431].

Т.е., Пётр Столыпин зарвался, наделал непоправимых ошибок, прикончил собственную репутацию. П.Г. Курлову следовало подождать совсем немного дабы с большой вероятностью занять его место. Но теракт в Киеве положил конец его карьере. Ничего более нелепого, чем фантазии о заговоре Курлова, нелегко и придумать. Потому авторство легенды принадлежит злостным критикам Столыпина, мечтавшим об изгнании из революционных партий осведомителей политической полиции и воспользовавшихся для агитации удобным поводом. Проникновение осведомителей в преступные организации является наиболее эффективным методом их разоблачения, иногда единственным возможным. Отсюда и отчаянная пропаганда сторонников террористов об аморальности “провокации”.

Направлявший Столыпина Сергей Крыжановский не менее Гучкова преклонялся перед памятью покойного. Но в отличие от сочинителей сплошь лживых апологий не забывал и о реальности: «звезда Столыпина клонилась уже к закату. Пять лет тяжёлого труда подорвали его здоровье, и под цветущей, казалось, внешностью он в физическом отношении был уже почти развалиной. Ослабление сердца и Брайтова болезнь, быстро развиваясь, делали своё губительное дело и, если не дни, то годы его были сочтены. Он тщательно скрывал своё состояние от семьи, но не сомневался в близости конца». Сын Аркадий в поздних интервью подтверждает, что сердце Столыпина стало сдавать в последние месяцы.

«Наконец, и в политике своей Столыпин во многом зашёл в тупик и последнее время стал явно выдыхаться». Политика его «проходила много колебаний и принципиальных, и практических и в конце концов разменялась на компромиссах». «Соперники, и какие соперники! – начали уже подымать головы из разных углов». «Для такого самолюбивого человека» мысль об увольнении из правительства «была хуже смерти» [С.Е. Крыжановский «Воспоминания» СПб.: РНБ, 2009, с.172-173].

Владимир Гурко преувеличивает, называя П.Г. Курлова настолько умным и ловким пройдохой, что даже «незаметно для самого Столыпина не только его обошедший, но сумевший его развенчать в представлении Николая II». Это слишком лестное и нисколько не справедливое описание. Такое развенчание заслужено собственными действиями Столыпина, о которых Государь имел полное представление и без заслуг Курлова. Как видно, это ещё одна разновидность сплетен тех лет (в воспоминаниях «Черты и силуэты прошлого»).

В реальности нет ничего даже отдалённо напоминающего вымышленный непрошенной похвальбой образ гениальной незаменимости.

Следовательно, описанные в доносе М.Г. Данилевского суждения П.Г. Курлова, который, наблюдая вблизи, прекрасно, лучше многих, знал физическое, умственное и психическое состояние П.А. Столыпина, отличались достаточной наблюдательностью и точностью. Чего, как видно, нельзя сказать об искателях заговора Курлова, начиная с пресловутого сенатора М.И. Трусевича.

Гучкову ревизия Трусевича пришлась по вкусу. На неё ссылаются все верующие в заговор Курлова или просто желающие разгромно критиковать охрану и полицию.

Табачник и Воронин не стоили бы внимания, если бы похожие концепции ни пытались поддерживать не только многочисленные, но и некоторые как будто весьма компетентные историки. Такова З.И. Перегудова. Все они, как сговорившись, не замечают очевидного. Сенатора Трусевича командировали провести ревизию, поскольку в прошлом он сам был директором Департамента Полиции и знал внутренние ведомственные механизмы и правила. Однако, Трусевич прежде был и в результате оказался в высшей, предельной степени необъективен при производстве ревизии. Его доводы легко опровергнуть, и надо просто не замечать, грубо игнорировать, те исчерпывающие объяснения, которые подали в течение апреля 1912 г. в 1-й департамент Г. Совета Курлов, Спиридович, Веригин и Кулябко, чтобы продолжать держаться версий Трусевича.

Дворцовый комендант Дедюлин верно указывал на предвзятость всеподданнейшего доклада Трусевича, отмечал прямо влияние газет, перечислял очевидные ошибки. Самая частая – обвинение в использовании Богрова в охране, тогда как его использовали для наблюдения. В охране Богров никогда не работал. Трусевичем двигала предвзятая мысль, что обвиняемые должны были подозревать покушение. Особенно блестяще Курлов разоблачал противоречия между обвинениями сенатора Трусевича в некомпетентности Кулябко и назначениями Кулябко в период директорства Трусевича в Департаменте Полиции в 1906-1907 г. Курлов демонстрировал и другие несообразности обвинений Трусевича с его собственной служебной деятельностью.

Степан Белецкий, далеко не дружный с П.Г. Курловым, но не настолько необъективный, как А.В. Герасимов, раскрывает давнюю историю конфликта: «происходили трения между Курловым и Трусевичем, дошедшие до того, что Курлов, хотя положение было тяжёлое для его самолюбия, просил назначения в другое место». Это после того как «Столыпин, зная его [Курлова] как прокурора, и вообще как человека деятельного, прикомандировал его к особому отделу». Затем Столыпин нашёл сеть охранных отделений, созданную Трусевичем, не отвечающей юридическому назначению и военной этике. «Столыпин и предложил Курлову заняться этим вопросом. Был произведён ревизионный объезд. Курлов взял с собой Виссарионова, и они объехали почти всю Россию, все крупные центры; результатом было некоторое изменение в политическом розыске». «Курлов выдвинулся в первый ряд, тем более, что Столыпин верил лицам, которые назначал». Курлов полностью вытеснил Трусевича и тот покинул Департамент Полиции из самолюбия. Курлов занял должность заместителя министра, на которую Трусевич претендовал [«Падение царского режима» Л.: Госиздат, 1925, Т.III, с.188, 258-259, 266].

В тартарары летят фантазии о дилетанте Курлове, заклятым врагом которого изначально и до конца был Столыпин. Нет, именно Столыпин продвигал Курлова на все должности, и по заслугам. В который раз осрамились некомпетентные критики генерала Курлова, утверждавшие, будто описанные им в начальную пору идиллические отношения со Столыпиным лживы «от первого до последнего слова».

Критические стрелы из эмигрантских мемуаров Кафафова, Колышко, Мартынова, Бельгарда, Палеолога выпущены достаточно поздно и есть повышенный риск искажений воспоминаний заимствованием чужих осудительных доводов из раздуваемого на протяжении многих лет столыпинского культа.

Понятие культа использовал 19 октября 1911 г. К.Н. Пасхалов в письме Д.А. Хомякову: «вместо живого Столыпина явился его культ, культ фальшивый, искусственный, но тем более опасный, тем более непреоборимый. Искусственный фанатизм националистов и октябрей, проявляющийся в чудовищном преувеличении, увлекает за собой всех умеренно-развитых, неспособных к самостоятельной оценке деятелей и событий» [«Вопросы истории», 1998, №11-12, с.136].

Как уже отмечалось, Клавдий Пасхалов не останавливался на справедливой критике, пыл увлекал его к неумеренной обличительной несообразности в широких обобщениях. Он и в письме обмолвился о явно воображаемой невылазной трясине, вывернув культ наизнанку. Но раздражавший его культ был реален и становился всё шире и внушительнее.

Дочь Петра Столыпина, естественным образом заинтересованная в таком культе, не потрудилась объяснить, в чём заключалась полученная ею информация из русского консульства в Берлине весной 1909 г. о неблагонадёжном отношении Курлова к Столыпину, и почему ей стоит внимать, если ни о чём таком семейству Столыпиных и никому ещё ни одна душа в С.-Петербурге не сообщала. Чем же Берлин информированнее? Для сравнения, реальность заговора Мильнера подтверждается в большей степени данными из Петрограда, а не только из Лондона, при том что Берлин едва ли средоточие паутины заговора Курлова.

Зато Мария Петровна поставила в качестве прямой речи слова отца о назначении Курлова не по его выбору, хотя это похоже на неразборчивое заимствование из книг Витте или Герасимова. «У меня сердце к нему не лежит, и я отлично знаю о его поведении, но мне кажется, что за последнее время он, узнав меня, становится мне более предан» [М.П. Бок «П.А. Столыпин. Воспоминания о моём отце» М.: Новости, 1992, с.300-301].

Если все эти консульские предания и семейные воспоминания и не придуманы полностью, вероятность чего велика, то они остаются осколочными, ненадёжными. Биографам всё равно следует в первую очередь обращаться к более обстоятельным источникам и сравнивать с ними.

Образцом мемуариста, пишущего не о том, что ему хорошо известно по роду занятий, а выдумывающего несостоятельные обобщения, является Великий Князь Александр Михайлович, бравшийся описывать всё, к чему он не имел никакого касательства. В итоге получалось: «Столыпин, полный творческих сил, был гениальным человеком, задушившим анархию. Распутин являлся орудием в руках международных авантюристов» [А.М. Романов «Воспоминания» Минск: Харвест, 2004, с.228].

Такие мемуары заполнены глубокомысленными эффектными фразами, ошибочными от начала и до конца.

Биографы Столыпина, привыкшие повторять о гениальном удушении революции, никогда не говорят о “гениальности” военных, весьма эффективно занимавшихся этим долгие месяцы до появления Столыпина в МВД, или о “гениальности” ведения монархистами уличного боя с террористами и грабителями, особенно в дни, следующие за 17 октября 1905 г. А есть и такой заслуживающий внимания заменитель “гениальности”.

Крестьяне утихомирились, поскольку их «страшно перепугали забастовки – фабричные, почтовые и железнодорожные» – они лишали заработков, разобщали, наносили ущерб материальным интересам. Продать хлеб из-за остановки железных дорог было нельзя. «Пришлось мужикам везти хлеб обратно с базаров. Не было конца их проклятиям по адресам и забастовщиков, и самой “свободы”, и революции. Тогда-то они всего более и разочаровались в своём недавнем божке Слюнине, главном агитаторе нашего уезда, и в его “агентах” мужиках, с их пропагандою». Арестованного Слюнина при провозе через крупный фабричный центр едва спасли от сожжения такими разочарованными солдаты-конвоиры [«Исторический вестник», 1906, №105, с.91-92].

Крестьянин московской губернии вспоминал: «наша деревня не понимала революции и скрежетала зубами. У многих чесались руки и многим хотелось с армией ломовых избивать рабочих и студентов» [С.А. Козлов «Аграрная модернизация Центрально-Нечерноземной России в конце XIX - начале XX в.» М.: ИРИ РАН, 2012, с.147].

Если правильно понимать механику революционного движения, станет ясно, что не правительство его создаёт и не оно, зачастую, с ним расправляется. С интеллигентами-агитаторами рано или поздно разделываются сами разочарованные, если раньше не сделают этого энтузиасты-монархисты из народа или воинские части. Но скорее не аппарат МВД.

Многие современные исследователи сумели разобраться в том, как разгоралась революция и какая “гениальность” её остановила. Столкновения крестьян с правительственной властью весьма редки, а когда они случаются, то «налицо некоторая «условность» действий противостоящих сторон. Иначе говоря, их взаимная сдержанность и недвусмысленное ролевое распределение. В самом деле: в Выселке Тогаевом восьми стражникам противостояли 700-800 крестьян», а при столкновении при двух попаданиях из 24 выстрелов беспорядки успешно прекращены. Это самое распространённое явление [Д.И. Люкшин «Вторая русская смута: крестьянское измерение» М.: АИРО-XXI, 2006, с.58].

Общие правительственные меры одному Столыпину приписывать будет несправедливо. Точнее замечание из письма Царя 2 ноября 1906 г.: «скверные газеты начинают проповедовать» возвращение Витте. «Очевидно, жидовская клика опять начнёт работать, чтобы сеять смуту, которую с таким трудом мне и Столыпину удалось ослабить» [Ю.В. Кудрина «Императрица Мария Фёдоровна и Император Николай II» М.: Вече, 2013, с.139].

Касательно постепенного ослабления действий террористов, дискредитация эсеров и распад их боевой организации ввиду разоблачения Азефа нисколько не является заслугой Столыпина. Это крупное достижение всей предшествующей ему агентурной работы.

Не беря позднейшие информационные искажения, за наиболее распространёнными ложными слухами в связи с убийством Столыпина можно обратиться в популярнейшую коллекцию сплетен – дневник Александры Богданович. 5 октября 1911 г. был записан рассказ Зилотти: «Столыпин был убит в тот же день вечером, когда потребовал от Курлова отчёт о расходах по охране» [А.В. Богданович «Три самодержца» М.: Вече, 2008, с.396].

Дневник Богданович вполне характеризует типовую нелепость огромной массы слухов о заговоре Курлова или о его нерадивости. По таким представлениям, убийство Столыпина устроил растратчик за считанные часы. Это, конечно, предел абсурда, но версии о более давнем заговорщическом замысле немногим лучше.

С.П. Белецкий приводил иного рода слухи, ходившие в департаменте, будто бы П.Г. Курлов собирался использовать составленные В.К. Алексеевым записки о масонстве, в которых С.Ю. Витте обвинялся в принадлежности к ложам, прибавив к ним, «что и Столыпин принадлежал к одной из масонских организаций», в порядке интриги против него. По своим фальсификационным привычкам Аврех называл эти слухи рассказами и авторство записок о масонстве приписал Курлову, а не В.К. Алексееву [А.Я. Аврех «Масоны и революция» М.: Политиздат, 1990, с.218].

Это ещё один пример совершенно нелепых слухов, основанных только на внимании П.Г. Курлова к масонской проблеме, собирании им материалов о масонстве под влиянием черносотенной прессы, а точнее, ввиду полной сознательной принадлежности к правым монархистам.

В газете «Речь» за 1909 г. пытались изобразить Столыпина участником масонских собраний – на эту провокацию обращал внимание правый публицист П.Ф. Булацель, защищая Курлова от нападок той же газеты. Вот самый вероятный источник дальнейших слухов.

Как известно, в своих сочинениях А.Я. Аврех примитивно «следовал канве газетных публикаций» [К.А. Соловьёв «Законодательная и исполнительная власть в России» М.: РОССПЭН, 2011, с.14].

Архивным материалом Аврех совершенно не умел распорядиться, написав не о тех масонах, какие вели политическую борьбу, и не о тех заговорах, какие в действительности имелись.

Показания С.П. Белецкого, данные Временному правительству, не по всему наполнению, но в этом конкретном случае имеют все преимущества над запаздывающими мемуаристами и ранними придворными сплетнями: по личной осведомлённости, по времени подачи, по отсутствию симпатий к Курлову, не обратившемуся в явное предубеждение. С 31 июля 1909 г. Белецкий был вице-директором Департамента Полиции при П.Г. Курлове и потому трудно сыскать человека, более осведомлённого в отношениях между ним и Столыпиным.

Согласно записке Белецкого от 17 июля 1917 г., оказывается, что Столыпин неизменно целиком полагался на Курлова в вопросах охраны во время выездов Государя. «Весь центр распорядительных действий лежал на П.Г. Курлове, и он, по особым всеподданнейшим докладам П.А. Столыпина, во время этих своих поездок имел неограниченные права министра внутренних дел». При Столыпине выдача секретных сумм предоставлялась Курлову по его собственным запросам, без дополнительных санкций министра. Причём ведомственные деньги зря не тратились заместителем Столыпина и не присваивались: «взятую перед отъездом в Киев сумму в 50 000 руб. П.Г. Курлов мне, по возвращении из Киева, вернул, что видно из приходных статей кассы» [«Падение царского режима» Л.: Госиздат, 1926, Т. IV, с.438-439].

Только в воспоминаниях завистливого С.Ю. Витте, не имевшего никакого касательства к работе Охраны, П.Г. Курлов много тратил и не давал отчёта. Огромный письменный мемуарный массив составлен по такому принципу: записать слухи может каждый, но действительные обстоятельства знают, по своей причастности, единицы.

Необычайная широта предоставляемых Курлову полномочий, испрашиваемых Столыпиным в неоднократных особых докладах Государю, передача Столыпиным собственных прав и обязанностей лучше всего показывают характер сотрудничества руководителей министерства. Император знал всё это превосходно, когда оправдал Курлова.

Зинаида Перегудова в предисловии к своей «Тайне убийства Столыпина» (2003) благополучно проигнорировала эти самые существенные сведения о генерале Курлове, изложив взамен смехотворные выдумки типа: «Курлов не мог не учитывать, что Распутин всеми фибрами души ненавидел Столыпина». И ещё Курлов «испытывал постоянный страх, что терпеливый, но крутой на расправу Столыпин рано или поздно мог назначить сенаторскую ревизию и посадить своего заместителя на скамью подсудимых». Сенаторская ревизия Трусевича, как ни старалась, не обнаружила никакого «прикарманивания» средств, и постоянный страх лучше пусть испытывают историки перед несообразными, непродуманными, недоказанными версиями. Не давая иных представлений о личности П.Г. Курлова, Перегудова закономерно скатывается к фальсификационному уровню Авреха, интерпретируя все документы под влиянием начальных ошибочных представлений.

Это проблема для разительного числа биографий Столыпина. Непроверенная подача пристрастных воспоминаний дочери, Марии Бок, и полного набора недостоверных слухов о противостоянии Курлова и Столыпина, характерна для книги Г.П. Сидоровнина «П.А. Столыпин. Жизнь за Отечество» (2002): «имевшийся в распоряжении Столыпина таинственный документ о растратах Курлова мог действительно существовать, но вряд он когда-нибудь сможет появиться на свет».

На призрачных, нереальных документах биографы Столыпина выстраивают свои неуместные предположения, не желая признавать, что ни документов, ни оснований для них попросту не существовало. А такое признание пошло бы биографам на пользу: они топчутся на месте.

Сопоставление с показаниями Белецкого воспоминаний Курлова, записанных от них совершенно независимо, позволяет говорить о том, до какого предела он верно описывает своё продвижение в министерстве благодаря Столыпину, произведённое Курловым переустройство системы Трусевича, слегка сглаживая конфликт с ним, но не отрицая его: «М.И. Трусевич был видимо недоволен». Имелось «полное несоответствие моих взглядов с системой М.И. Трусевича», но Столыпин приблизил к себе именно Павла Григорьевича [П.Г. Курлов «Гибель Императорской России» М.: Современник, 1991, с.88, 100].

К этому стоит добавить эмигрантскую публикацию Д.Н. Любимова за 1935 год: Курлов был не одинок в том конфликте, за много лет до убийства Столыпина «особенно губернаторы были почти все против» Трусевича.

Стр. (1) (2) (3)(5) (6) (7) (8)