С.В. Зверев.
Смерть Столыпина. Кому нужны вымышленные заговоры.
Стр. 6
Другие авторы, выбравшие неудачный жанр популистской апологии, выдумали начало преобразования России в великую державу одними его реформами, создание Столыпиным какой-то качественно иной страны. Они жалеют об отсутствии второго Столыпина после 1911 г. и по такой причине: «высшие бюрократы не были готовы к диалогу с народными избранниками. На этом фоне со всей очевидностью выделялась фигура П.А. Столыпина, готового идти на компромисс с оппонентами» [К.И. Могилевский, К.А. Соловьёв «Столыпин: личность и реформы» М.: РОССПЭН, 2011, с.20].
Историки не признают очевидного, оказываясь в плену чужой доктринализации. Политика компромиссов довела Столыпина до того, что он начал распускать Думу на три дня для проведения своих законов. Это был провал того диалога, готовность к которому отличала Столыпина от прочих высших чиновников.
Потому совершенно неуместны одинаковые, извергаемые в огромном количестве, как будто с одного места списанные повторы об уникальности Столыпина у однобоко мыслящих коллективов писателей, осуждающих Царя и консервативных правых политиков: «к сожалению, в России не нашлось второго Столыпина – последователя и продолжателя деяний первого». Такие стандартные заклинания самым парадоксальным образом сочетаются с фактическим признанием того, что в III Г. Думе за все основные годы министерства 1907-1911 «его опыт оказался весьма кратковременным и не оправдавшим надежд», потому налегать приходилось на «административный ресурс», т.е. не на парламентские, а на прежние профессиональные принципы административного управления, издавна используемые Самодержавным строем.
Дабы компенсировать провал Столыпина в Г. Думе, бывшие советские историки в духе старой ленинианы начинают выдумывать какие-то сумасбродные достижения новой эпохи: «впервые в истории России личность приглашалась к сотрудничеству с государством». Сравнительно с коммунистическими вождями, избранный объект поклонения, безусловно, более достойный, но аргументация остаётся бредовой, прежнего типа противопоставления реальности небывалых будто бы новшеств, как делали, выставляя СССР над Царской Россией.
В довершение апологеты Столыпина сочиняют какую-то борозду между старой и новой Россией, проведённую реформами, ставят ему в личную историческую заслугу [П.А. Пожигайло, В.В. Шелохаев «Пётр Аркадьевич Столыпин. Интеллект и воля» М.: РОССПЭН, 2011, с.216, 232-237].
Мало того, что ради таких фразеологических оборотов надо забыть о малой личной роли министра в тщательной подготовке всех преобразований, так ещё и последовательное поступательное развитие надо подменить выдуманным радикальным историческим разрывом с монархической традицией.
Существует иная, критическая позиция, которую не замечают популисты из фонда изучения наследия П.А. Столыпина. Историки, осуждающие необоснованную апологетику реформ, показывают преемственность характера бюрократического управления и насаждения частнособственнического отношения к земле. «Столыпинская реформа являлась продолжением всей политики “огораживания” крестьянских земель с той лишь существенной разницей, что на сей раз речь зашла о её окончательном завершении» [А.В. Ефременко «Земство и реформы П.А. Столыпина» // «Земское самоуправление в России. 1864-1918» М.: Наука, 2005, Кн.2, с.77].
Такие авторы впадают в другие агрессивные крайности ввиду сугубо личных неуместных для характеристики Империи социалистических симпатий и верований. Гораздо разумнее видеть разнообразие путей развития России и через правительственное землеустройство, и через инициативу земской агротехнологической перестройки, кооперативного движения и сельскохозяйственных обществ. В отличие от насильственного загона в советские колхозы, погубившие всё сельское хозяйство и всё русское крестьянство, никто принудительно не уничтожал всю общину, Империя лишь обогатилась различными формами устройства, каждый из которых сохранял своё положительное значение.
Нет нужды демонизировать ни общину, ни приватизацию. Достаточно взвешенный подход в данном отношении представлен у американского историка Стивена Уильямса, симпатии которого к либеральной демократии не помешали ему ни отрицать либеральный характер монархического режима, ни устанавливать необоснованность обвинений в чрезмерном административном давлении. Его монография «Либеральные реформы при нелиберальном режиме» (2009) равно предотвращает необоснованную апологетику и чрезмерную критику. Многие западные учёные сейчас преодолели пристрастную публицистичность времён холодной войны и способны как следует исследовать предмет, в то время как в РФ советское дезинформационное наследие, пропаганда за демократию или ненависть к реформам 1990-х мешают рассматривать непосредственно историю Российской Империи.
Довольно опасным и деструктивным вымышленным заговором является объяснение падения СССР и обусловленных глубочайшим кризисом советского строя трудностей переходного периода злокозненными заговорами масонского типа.
Неразборчивые конспирологи типа Н.В. Старикова преувеличивают и попросту не понимают смысла признаний М.С. Горбачёва, будто бы он изначально ставил цель разрушить СССР. Похожие заявления, рассчитанные на обретение популярности среди западной аудитории, совершенно не соответствуют реальному упорному цеплянию Горбачёва за всесоюзную власть. Историки более разумные с полным правом ссылаются на мемуары Вадима Бакатина, последнего председателя КГБ, что «после распада СССР многие стали преувеличивать степень своего былого инакомыслия» [Ф. Буббайер «Совесть, диссидентство и реформы в Советской России» М.: РОССПЭН, 2010, с.271].
Например, 8 марта 1992 г. в Мюнхене Горбачёв говорил, что осмелился поднять руку на тоталитарного монстра и он рухнул. Падение тоталитаризма виделось Горбачеву как средство сохранения СССР и своей власти в качестве президента, отнюдь не наоборот, как это интерпретируют несообразительные советские пропагандисты: «его целеполагание стояло на идее разрушения страны» [С.Г. Кара-Мурза «Россия под ударом. Угрозы русской цивилизации» М.: Яуза-пресс, 2010, с.48, 268].
Стоило бы обратить внимание на другие заявления Горбачёва: «до последнего патрона сражался за то, чтобы сохранить Союз», «я защищаю Ленина – у меня есть на этот счёт своя позиция, это великий человек» [Познер о «Познере» М.: АСТ, 2014, с.43, 59].
На использование увлекшимся конспирологией А.В. Островским не принадлежащих Горбачёву высказываний, приписываемых ему ненадёжными и неавторитетными третьими лицами, обратил внимание более достойный и компетентный оппонент историка [Б.Н. Миронов «Страсти по революции. Нравы в российской историографии в век информации» М.: Весь Мир, 2013, с.113].
В. Бубнов в журнале «Свободная мысль», который впору переименовывать обратно в «Коммунист», в номере за октябрь 2015 г. пишет: «главное предательство ХХ века» «совершено в Беловежской Пуще», «предательство Ялты», «предательство Нюрнберга». Это всё тот же феерический бред, что и президентская болтовня о величайшей геополитической катастрофе. Последствия падения Российской Империи лишают распад СССР превосходной степени в определении катастрофичности. Впрочем, от оккупационных преступлений Ялты всегда стоит отмежеваться.
Если сравнивать с февралём 1917 г. декабрь 1991 г., не находится совпадения ни по одной из позиций: нет ни антипрезидентского заговора внутри элиты, ни масонского оппозиционного заговора, ни мощного международного – типа заговора Мильнера. СССР и без того был обречён.
Ошибающиеся на каждом шагу нац-демократы похоже, путают Краснова с Калединым, но намёк ясен: «ни одна (!) воинская часть не выступила под знаменем «единого и неделимого СССР», никто не уходил на Волгу к генералу Макашову, как уходили на Дон к генералу Краснову» [В. Соловей, Т. Соловей «Несостоявшаяся революция» М.: Феория, 2009, с.279].
В связи с чем постоянно встречаемая невежественная антигайдаровская истерика, очень часто связанная с антистолыпинской коммунистической пропагандой против приватизации, имеет явную цель подменить вымышленным заговором подлинные причины распада СССР.
Эта просоветская пропаганда была поддержана многими монархистами в рамках борьбы с демократической идеей. Однако теперь, когда исследователи способны подойти к проблеме более объективно, становится видна некая близость между правыми либералами и правыми монархистами.
Достойным примером такой общности является документальный роман Мариэтты Чудаковой «Егор» (2012), в котором, ввиду обоснованной полноты отрицания советской и революционной идеи и практики, Российская Империя характеризуется исключительно положительно.
При Империи в словаре Брокгауза указывали доходы и расходы земства, в т.ч. на администрацию. «Вот оно – то, что потом назовут прозрачностью государственных расходов», чего не станет в СССР и не удастся вернуть даже в 1990-е. К 1970-м «страна безнадёжно отстала от мирового уровня, к которому Россия реально приближалась в 1912-1913 годах» [М.О. Чудакова «Егор. Биографический роман» М.: Время, 2013, с.117, 250].
Видать, поэтому Бенедикт Сарнов, другой поклонник Е.Т. Гайдара, испытывающий сильнейшую ненависть к монархической России, принимая революцию, высмеивает Чудакову в «Красных бокалах» (2014).
Такие левые либералы находят именно в монархизме основной недостаток авторитарного путинского режима. Лилия Шевцова в сборнике статей «Мы. Жизнь в эпоху безвременья» (2014) только и говорит, что об источнике зла в «самодержавии» конституции 1993 г. В активном антимонархизме она настолько сходится с нац-демократами типа К. Крылова и В. Соловья, что призывает к союзу с наименованными.
На самом деле даже американские политики, которым подражают западники в РФ, признавали, что популярный афоризм об абсолютной развращаемости от беспредельной власти – напыщенная бессмыслица. Развращает не сама власть, а борьба за неё – за завоевание и удержание. Или такой отрицательный эффект вызывают сторонние опасные идеи, которым подчинены властители. Сама же власть, при исповедании определённых положительных идей, не обязательно деморализует.
«В демократическом обществе стремление к власти и отчаянная погоня за ней могут оказывать развращающее влияние; это было верно в отношении Перикла и относится даже к Аврааму Линкольну; однако осуществление власти и связанная с нею ответственность могут и часто оказывают облагораживающее действие» [Р. Шервуд «Рузвельт и Гопкинс глазами очевидца» М.: ИЛ, 1958, Т.1, с.236].
Тут пора вспомнить сравнение Столыпина с Периклом по устремлённости удержания личной власти посредством болтовни.
Качественно отличную от левых взглядов позицию можно обнаружить у либералов правых. Показательна такая беседа. А. Кох: «то есть политику, которого не избирает народ, быть моральным легче?». Е. Гайдар: «это так. Это странно, но боюсь, что соответствует истине». А. Кох: «то есть моральных политиков нужно искать среди царей, диктаторов?». Е. Гайдар: «да, а почему нет? Я думаю, что Александр II был человеком, не лишённым нравственного начала».
Вот только Императора Александра III Егор Гайдар находил высокоморальным, но не эффективным. Будто бы только П.А. Столыпин продолжил реформы его отца: «всё что мы получили в ХХ веке – революцию, гражданскую войну, сталинский период – это плата за те десятилетия топтания на месте».
Опять ложный столыпинский культ, формирующий искажённое, самое абсурдное представление о предшествующих одному министру десятилетиях, обесценивает понимание уникальных достоинств Самодержавного строя, имеющего цель воспитать нравственного правителя – каких никогда не будет при демократиях, нет и теперь, так что Л.Ф. Шевцова из фонда Карнеги терминологически ошибается. Уж если в России хоть в 1990-е, хоть в 2000-е демократия неизбежно вырождается в морально гнусный авторитаризм, лучше прямо заменить такую уродливую демократию полноценным монархическим самодержавным строем.
Реформаторов 1990-х, поклоняющихся П.А. Столыпину, есть смысл обвинять в недостаточном понимании монархической идеи и монархической истории, но едва ли есть основания объединять их с антирусской мировой закулисой, будто бы, искусственно разрушившей СССР.
Такие обвинения исходят из недостоверных источников. Есть иные данные, Пётр Авен постоянно выражает разочаровании в помощи Запада. «В 1992 г. мы получили $1 млрд. от МВФ. И ничего – от западных правительств. Когда в 1994 году кризис случился в Мексике, она в течение нескольких дней получила от Запада более $50 млрд. Пятьдесят и один» [П. Авен, А. Кох «Революция Гайдара. История реформ 90-х из первых рук» М.: Альпина паблишер, 2013, с.370, 383].
СССР падал сам, поэтому его противникам требовалось просто ничего не предпринимать в его пользу. Причём раньше Горбачёву дали огромные кредиты, и они его не спасли. Правительство РФ по сравнению с ним оказалось в несопоставимо более сложном положении. Что же до критики мировой закулисы или во всяком случае, корыстных и нечестных международных финансовых структур, то правые либералы временами не отличаются от крайне правых монархистов и националистов, обличающих мондиализм.
«И МВФ, и Всемирный банк, и многие другие влиятельные организации – такие, как, например, ФАО [продовольственная и сельскохозяйственная организация ООН], – не должны восприниматься как неизменяемые институты, позволяющие манипулировать денежной системой, мировой продовольственной политикой в интересах группы стран (точнее – США и ЕС)» [Е. Гайдар, А. Чубайс «Экономические записки» М.: РОССПЭН, 2008, с.177].
В сочинениях менее сведущего в политической истории, более проамериканского и бердяевидного Б.Е. Немцова также проскальзывали ритуальные ссылки на положительный опыт Столыпина при более частом исповедании антикрепостнической мифологии, но общей положительной оценке Империи после 1861 г.
Искусственные культы великих реформаторов-одиночек представляют серьёзную угрозу для понимания подлинных политических процессов. То же можно сказать и про культы антигероев, когда на одних реформаторов списываются реальные катастрофические провалы советского режима.
Даже те из писателей, кто требует разделять изучение коммунизма от антикоммунизма, указывают на постепенное впадение СССР в кризис: «ту же тенденцию увеличения объёма работ и заниженного денежного дохода можно было увидеть и в период 1972-1980 гг.» – «упадок государственной экономики в форме увеличивавшегося объёма неоплачиваемых работ на частных наделах и дома. Многие люди должны были искать вторую работу» [М. Левин «Советский век» М.: Европа, 2008, с.578-579].
Напротив, основные показатели по Российской Империи указывают на отсутствие подобного системного кризиса (П. Грегори, Б. Миронов).
Когда писатели типа Моше Левина выдают свои слабости сумасбродным культом победы 1945 и противопоставлением великих идей чекистов убийцам и мучителям НКВД, то естественно будет сразу отвергнуть ошибочные взгляды о монархической России. Но не следует снижать бдительности при чтении работ более авторитетных писателей.
Внимательно следует относиться к идейному эмигрантскому наследию. Иван Ильин, будучи выдающимся мыслителем, оставил немалое число неточных характеристик государственных деятелей и правых идеологов. Эта опрометчивость обусловлена нехваткой полноценных исторических исследований, какие заслуживал практически каждый министр Императора Николая II и лидер черносотенного движения. Располагая самыми расхожими суждениями, Иван Ильин в 1926 г. в парижской газете «Возрождение» повторял выдуманные предсказания Столыпина «убьёт меня охранник» и называл Столыпина основателем государственной и политической школы, о чём не приходится говорить [И.А. Ильин «Статьи. Лекции. Выступления. Рецензии. 1906-1954» М.: Русская книга, 2001, с.202].
От уровня публицистики 10-х и 20-х годов ХХ века давно пора отходить, держась тех основ политической философии, какие устареть не могут. Петра Столыпина подняла и вырастила монархическая школа. Создать свою он не успел, не стремился и не был способен. В 1926 г. на Зарубежном Съезде под председательством П.Б. Струве делались краткие заявления об авторстве Столыпина в деле реформ, что закрепляло неточные и преувеличенные представления о его роли.
Те же ошибки разделял Иван Солоневич, представлявший П.А. Столыпина редким талантом среди тупоумного чиновничьего слоя, в обход которого его поднял Государь. Представление, будто «придворная великосветская бюрократическая среда» травила Столыпина с помощью «еврейского либерализма» совершенно не отражает ни расстановку сил, ни мотивы борьбы [И.Л. Солоневич «Россия и революция» М.: ФИВ, 2007, с.98, 177].
Незнание достоинства правящего слоя Империи делало революцию возможной, лишало её противников мотивации защиты Царя.
Сравнительно с отдельными ошибками эмигрантов, совсем деградировали те критики либеральной мифографии, которые в огромном объёме воспроизводят целенаправленно разгромленное всеми компетентными исследователями пропагандистское враньё покойного Арона Авреха с недостоверными данными о личности П.Г. Курлова и решительно обо всех исторических персонах, воспроизводя совершенно дебильные советские оценки Столыпина как неудачника, сравнительно с которым большевики «победили в совершенно немыслимых условиях. Остановили страну на краю пропасти, а потом подняли флаг над Рейхстагом. Значит – стоит изучать их опыт». Для таких бестолочей, никогда систематически не изучавших ни одну из поднимаемых тем, Иван Горемыкин – «полный ноль». Это такой же выразительный показатель полной некомпетентности тупоголового сочинителя, как и его замечание: «товарищ Сталин в 1937 году понял, что НКВД ему фактически неподконтрольно» [А. Щербаков «Пётр Столыпин. Революция сверху» М.: Олма Медиа Групп, 2013, с.332, 343, 353].
Поклонники советского строя имеют самое отдалённое представление об элите монархической России, из-за чего, к примеру, министры внутренних дел, следующие за Столыпиным в годы Первой мировой войны, А.Н. Хвостов и А.Д. Протопопов описываются как «явно малоспособные к исполнению своих должностей, но абсолютно уверенные в своём праве их занимать». Если с этими именами не связаны ложные легенды о несусветной гениальности, то это скорее говорит в их пользу, а не против. А отсутствие даже элементарных представлений о министрах Императора Николая II видно по мнению в книге, рекомендованной Институтом философии РАН, о попытках «графа Витте, правой руки Столыпина, осовременить Россию с помощью конституционного Манифеста 1905 года, введения парламентаризма» [В.И. Толстых «Мы были. Советский человек как он есть» М.: Культурная революция, 2008, с.590, 632].
Ввиду того, что имя Столыпина больше на слуху, чем Витте, если ни во что не вникать, можно представить, будто Витте и правда был таким вот подручным при главном реформаторе. Тут взаправду – советский человек во всей красе. Как был и остался.
Систематически поддерживавшие ложные представления советские доктора наук, эти лицемерные приспособленцы, взявшиеся ближе к падению СССР воспевать либеральные партии, эсеров и меньшевиков, без стеснения продолжали публиковать не менее постыдный бред про «настоящий паноптикум слабовольных посредственностей и беспринципных карьеристов» в Императорском правительстве, где «господствовал всеобщий цинизм и безразличие» [С.В. Тютюкин, В.В. Шелохаев «Марксисты и русская революция» М.: РОССПЭН, 1996, с.220].
Бездумные переписывания невежественных банальностей неисчислимы. Мастер писать предисловия, противоречащие основному содержанию публикуемых текстов, как в случае с работами В.И. Старцева о масонстве, Белла Гальперина не изменилась к лучшему: «у сменившего Витте Горемыкина договориться с Думой не было никакого шанса – главными принципами Ивана Горемыкина было не беспокоить царя и защищать незыблемость помещичьей собственности» [«Особые журналы Совета министров Российской империи. 1906» М.: РОССПЭН, 2011, с.8].
Какие бы документы ей ни приходилось публиковать, им всегда предшествуют бестолковые обобщения, заимствованные из политической пропаганды левого лагеря столетней давности. Против Царя аргументы прямо неотразимы: «в 1916-1917 годах рядом с ним не было ни С.Ю. Витте, ни П.А. Столыпина. Были ни на что не годные Штюрмер, Голицын, Беляев и т.п.» [«Камер-фурьерские журналы 1916-1917» СПб.: ДАРК, 2014, с.12].
Публикатор, не изучив политических биографий названных персон, не в состоянии судить о них, расписалась в собственной профнепригодности. Она выразила худшие советские традиции игнорировать реальные личности величайших русских государственных деятелей и сводить защиту важнейшего принципа социального устройства исключительно к интересам помещиков, как будто ХХ век никого не научил, кто более всех пострадал от нарушения частновладельческих прав. Программа Горемыкина спасала жизни и имущество миллионов русских, потерянные при переделе.
С антикультурными подонками, вошедшими в Г. Думу благодаря крайнему бесстыдству предвыборных обманных посылов и саморекламе, И.Л. Горемыкин ни о чём договариваться не собирался.
Правые политические философы сходятся в том, что неравенство функционально. Низы, захватывая чужую собственность, не способны ею воспользоваться, теряют или уничтожают её. Падение развитого чувства собственности, какое защищали Император Николай II и И.Л. Горемыкин, означало деградацию культуры, её исчезновение, наблюдаемое затем в СССР [О. Шпенглер «Политические произведения» М.: Канон +, 2009, с.279].
Либералы вместе с социалистами готовили России эту участь. Они не защищали частную собственность в полном согласии с общеевропейскими традициями: в начале ХХ в. У. Черчилль называл либерализм безоговорочно коллективистским. В 1905 г. в «Вопросах философии» С.А. Котляревский, сумевший вскоре пробраться в 1-ю Г. Думу от партии к.-д., писал, что «демократическое государство» «не может остановиться перед неприкосновенностью частновладельческих латифундий». После смерти Милюкова редактор «Нового журнала» в Нью-Йорке М. Карпович писал, что проект аграрной реформы партии к.-д. «предлагал принудительное отчуждение частной собственности в масштабе, который бы вызвал революцию в любой из современных европейских стран» [«Опыт русского либерализма. Антология» М.: Канон +, 1997, с.11, 227, 402].
Аграрная комиссия Г. Думы в редакции своего законопроекта милостиво позволила не отчуждать земли юридических лиц и учреждений, имеющих «общеполезное [?] значение», не отчуждать и городские земли в требуемых для городов размерах. Всё прочее полагалось отнимать и делить [«Восточный край» (Иркутск), 1906, 4 июля, №3, с.2].
Опасность собраний партийных представителей исходила из их способностей к обману и убеждению. Ф.Д. Крюков описывал, как проходили выборы на Дону: выбор кандидатур производился на основании внешних данных: «у Харламова голос дозволительный такой», «скажет, аж как молотком придавит» [«Выборы в I-IV Государственную Думу» М.: ЦИК, 2008, с.258].
Собравшиеся за счёт таких талантов в 1-й Г. Думе, из 300 депутатов только 46 соглашались произнести порицание крестьянских погромов, поджогов и грабежей, следовательно, выразили им одобрение. Отказались они осудить и политические “освободительные” убийства [А.С. Суворин «Россия превыше всего» М.: Институт русской цивилизации, 2012, с.149].
Не удивительно, что тот же Харламов в 1918 г. станет заниматься подрывом правления атамана Краснова.
Отношение либералов начала ХХ в. к правам собственности хорошо отразилось в распространении среди них взглядов на крестьянские погромы, разжигаемые студентами, как на веское доказательство кризиса режима. Они говорили: «есть хорошая сторона аграрных беспорядков – они расшатывают существующий строй» [К.А. Соловьев «Кружок «Беседа» в поисках новой политической реальности. 1899-1905» М.: РОССПЭН, 2010, с.225].
Это один из ключевых фактов для оценки противостояния левой общественности и власти. Оппозиция необходима в монархической России для противовеса власти, угрозе чрезмерного этатистского зажима. Правые практики ненасильственного сопротивления составляют ценное достоинство правого национализма. В том отношении положительную роль для политической балансировки играли славянофилы, которые, как и черносотенцы, пришедшие за ними, ни в коем случае не должны были подменять правительство, публицисты на это не способны: Иван Аксаков к примеру, не потянул государственной службы, слинял обескураживающе скоро. Во многом из-за этого, славянофильству не доставало реализма. Правительственные идеи и системы, в целом оказались куда более востребованы и важны, нежели славянофильские соборы и ссылки на положительное мнение Земли.
В этом смысле не до конца можно согласиться с наблюдением К.Н. Леонтьева насчёт первой встречи с И.С. Аксаковым и другими московскими славянофилами: «если снять с них пёстрый халат и парчу бытовых идеалов, то окажется под этим приросшее к телу их обыкновенное серое, буржуазное либеральничанье, ничем в существенным от западного эгалитарного свободопоклонства не разнящееся» [А.А. Тесля «Последний из «отцов»: биография Ивана Аксакова» СПб.: Владимир Даль, 2015, с.446].
Положительная разница, безусловно, заключается в славянофильском националистическом изживании остатков абсолютистского петрограндистского западничества XVIII в.
Либеральная оппозиция явилась по большому счёту деструктивной не потому, что в чём-то не соглашалась с официальным курсом и принудительными мерами. Независимо от того, считали ли нужными те или иные партии играть в оппозицию Его Величества или же прямо заявлять о верховенстве власти народа, политическая доктрина либерализма покоилась на одних философских основаниях пантеистической вседозволенности с самыми левыми социалистами. Как в теории, так и на деле каждый раз получалось, что либералы вместе с революционерами торили России дорогу в СССР.
Когда над Империей висела угроза падения во всеохватный хаос и тоталитарный террор, монархическая власть действовала достаточно корректно, давая отворот демократическим проектам. Адептов либерализма никто насильственно не заставлял верить в Самодержавие и национализм, от них лишь отмахивались и, по выражению Достоевского, только защищались. В силу непонимания последствий воплощения либеральной доктрины, монархическое упорство Императора Николая II и И.Л. Горемыкина воспринималось неадекватно и по-прежнему чаще всего трактуется внеисторично, а леводоктринально или популистски.
К примеру, негативная трактовка увольнения С.Ю. Витте чаще основана на раскрученности его имени, без учёта принципиальной невозможности существования Империи с проектами, которые в угоду Г. Думе собирался рассматривать Витте. И без учёта того, что в отличие от И.Л. Горемыкина, С.Ю. Витте «не очень хорошо» разбирался в землепользовании и крестьянском хозяйстве [«Первая революция в России: взгляд через столетие» М.: Памятники исторической мысли, 2005, с.415].
Вопрос о помещичьей собственности – это вопрос о либеральном и социалистическом праве на грабёж. Даже если бы такая передача земель состоялась добровольно, а не принудительно, как по партийным проектам Г. Думы, практика показывала, что после выкупа крестьянами крупных имений их благосостояние не увеличивалось от количества земли, т.к. они теряли прежний постоянный заработок, а теперь, когда стали владеть по 17-18 десятин на двор говорили, «одним хлебом не проживёшь, да и всей земли не осилишь. Прежде у нас на графских хуторах большие заработки были» [М.И. Горемыкин «Аграрный вопрос» СПб.: Тип. В.Ф, Киршбаума, 1907, с.156-157].
Автор относительно редкого биографического очерка о И.Л. Горемыкине под названием «Ничем не возмутимое спокойствие» зря пишет, что именно он выпустил в 1905 г. книгу «О торговле в кредит», а в 1907 г. «Аграрный вопрос» [А.Г. Звягинцев «Роковая Фемида. Драматические судьбы знаменитых российских юристов» М.: АСТ, 2010, с.135].
Это был его сын. Впрочем, политикам-монархистам, убитым или изгнанным революцией, часто везёт на биографов-остолопов. Один такой благодетель ославил А.Ф. Трепова: «это был мрачный, жестокий и безграмотный чиновник». Ещё лучше очерк про Б.В. Штюрмера: «сын австрийского раввина» «носил бородищу» «меньше всего годился в премьеры» [И.М. Авраменко «Премьер-министры» Ростов-на-Дону: Феникс, 2005, с.26-29].
Знамя Марка Касвинова не утерялось в бурях перемен. Утешает современное информационное изобилие, сравнительно с тем как в СССР альтернативы Касвинову не было. Однако переизбыток информации тоже создаёт помехи, и добраться до полноценных биографических статей о А.Ф. Трепове и Б.В. Штюрмере желающим будет непросто.