С.В. Зверев.
Смерть Столыпина. Кому нужны вымышленные заговоры.
Стр. 5
З.И. Перегудова, формально – крупнейший специалист по истории Охраны, делает целую серию крупных ошибок, когда игнорирует приведённые данные о его пристрастности и потому считает М.И. Трусевича самой подходящей кандидатурой для ревизии. Император, назначил именно его, дабы не возникло ни малейших подозрений в том, что расследование действий Курлова будет сфальсифицировано в его пользу. Однако Государь, в свою очередь, по результатам ревизии был совершенно прав, не признав за Курловым никакой вины, поскольку при всём агрессивном рвении Трусевич не сумел обосновать обвинения против Курлова и его доводы остались голословными.
Начальник Главного управления по делам печати во многих вопросах бывал посредником между Столыпиным и Курловым. Он считает, что «благородная» роль в описанных Курловым дружеских отношениях между ними принадлежала Столыпину. Однако его воспоминания затрагивают конечный этап карьеры Столыпина, когда отношения со многими сотрудниками оказались подпорчены. Поначалу и достаточно долгое время всё было иначе. Затем, в июне 1910 г. на празднестве в Риге Столыпин жаловался на Курлова: «здесь [!] мне недостаточно приказать, а нужно ещё три раза повторить, и мои приказания всё же не исполняются» [А.В. Бельгард «Воспоминания» М.: НЛО, 2009, с.382, 387].
Это достаточно распространённая бюрократическая жалоба, и в целом Алексей Бельгард не сообщает никаких реальных предосудительных фактов о личности Курлова, давая вольную интерпретацию отрывочным наблюдениям, не охватывая все деловые и неформальные контакты.
Если ближе к концу жизни личные взаимоотношения Столыпина с Курловым несколько испортились, то в том нет решительно ничего удивительного. Иосиф Колышко не ошибается, когда пишет: находясь «под гнётом снобизма, Столыпин умудрился рассориться даже с таким уравновешенным консерватором, своим коллегой, как Коковцов». Киреев записывал 29 апреля 1908 г.: Коковцов «терпеть не может Столыпина». Именно так понимали знаменитую фразу Коковцова, произнесённую на той неделе: «у нас парламента слава Богу, нет». Военный министр Редигер считал, что Коковцов специально произнёс эти слова на случай, «если его взгляды одержат вверх над взглядами Столыпина» [А.А. Поливанов «Из бумаг Военного министра» М.: ВВРС, 1924, с.46]. В 1911 г. Столыпин и Кривошеин сговорились заменить Коковцова на П.Л. Барка [Л.Е. Шепелев «Царизм и буржуазия в 1904-1914 гг.» Л.: Наука, 1987, с.36].
Ничего подобного насчёт П.Г. Курлова неведомо, и получается, что Владимир Коковцов посильнее заинтересован в устранении Столыпина. Только Коковцов не мог организовать подходящий заговор, не имея полномочий в охране. Потому все вцепились в Курлова.
Владимир Коковцов на многих страницах воспоминаний излагает свой конфликт со Столыпиным и Кривошеиным по вопросу об изъятии Крестьянского банка из министерства Финансов. Саморазоблачительно выглядят записанные надежды Коковцова на то, что следствие, назначенное Сенатом и прекращённое Царём, могло бы раскрыть «нечто большее», чем преступную небрежность Курлова в деле убийства. Попросту говоря, у Коковцова против Курлова ничего не было, но хотелось его засадить и тем загладить возмущения в обществе [В.Н. Коковцов «Из моего прошлого» Минск: Харвест, 2004, с.538-539].
Мифология заговора вокруг имени Павла Курлова зажила вольготно во многом благодаря Коковцову, расправлявшемуся таким образом со своими личными соперниками. Курлов видел в претерпеваемом преследовании интригу Коковцова, чей основной оппонент, военный министр Владимир Сухомлинов, поддерживал Курлова. В.А. Дедюлин 30 октября 1911 г. пишет о Коковцове: «испугавшись общественного мнения и жидовского погрома», он начал «целый поход против полицейского ведомства» – «единственного, на котором держится наш порядок и спокойствие. Он дал пищу потокам грязи и помоев, вылитых на несчастного Курлова». Коковцов «действует в угоду врагам порядка» [«Тайна убийства Столыпина» М.: РОССПЭН, 2011, с.686].
Военный министр пишет о своём давнем ученике П.Г. Курлове: «из него выработался человек с твёрдым характером и вполне определённым направлением». Затем характеризует его как «добросовестного и верного человека» [В.А. Сухомлинов «Воспоминания» Минск: Харвест, 2005, с.158-159].
Слова П.П. Менделеева об отрицательных свойствах Курлова, известных всему бюрократическому миру, подтверждаются сторонниками В.Н. Коковцова, но никогда – его противниками. Т.е. часть мемуаристов передаёт лишь односторонний злонамеренный устойчивый слух, а не общее мнение.
Губернатор Н.П. Муратов вспоминал: «Курлов вёл себя умно, держал себя с большим тактом и не только не возбуждал против себя как должностного лица серьёзных обвинений, но и не давал ни малейших материалов для сплетен… никаких фокусов, авантюр, никаких устремлений за черту законности, никаких сделок с совестью за счёт нарушения служебного долга» [С.В. Куликов «Столыпин и Николай II: соперничество или сотрудничество?» // «П.А. Столыпин и исторический опыт реформ в России» М.: Русский путь, 2012].
П.Г. Курлова уволили без пенсии, из-за чего ему пришлось туго. «Жаль бедного Курлова». «Ему грозит полная нищета. Грустно, что правительство так швыряет своими служащими. 35 лет службы по навету в грош не ставятся» [Великий Князь Андрей Владимирович «Военный дневник» М.: Издательство им. Сабашниковых, 2008, с.166].
Военный министр Александр Редигер запомнил Курлова только заботящимся о его безопасности. Секретным письмом Курлов просил министра с предосторожностями передвигаться по городу и принимать постороннюю публику. Письмо Курлова от 6 июля 1907 г. носило номер 129 951, но поскольку он только с апреля исполнял обязанности вице-директора Департамента Полиции, едва ли вся исходящая переписка вплоть до данного номера принадлежала одному Курлову, как подумал министр, поражённый таким необычным числом [А.Ф. Редигер «История моей жизни» М.: Кучково поле, 1999, Т.2, с.162].
Даже в недоброжелательных по отношению к П.Г. Курлову воспоминаниях передано его рвение к защите П.А. Столыпина. Так, Курлов хотел получить у киевского генерал-губернатора Ф.Ф. Трепова списки всех гласных и проверить их благонадёжность, прежде чем пустить на торжество. Столыпин его остановил. Укреплявшийся в должности Курлов и по другим вопросам проявлял усердное старание, вызывающее неудовольствие у мемуариста, пропорционально настолько же преувеличивающего заслуги П.А. Столыпина, насколько принижающего П.Г. Курлова [С.Н. Палеолог «Около власти» М.: Айрис-пресс, 2004, с.164-172].
Как видно, без таких натяжек в обе стороны ложный культ Столыпина нежизнеспособен.
Схожа ситуация с изобретением версий убийства американского президента Кеннеди. Филип Шенон в книге «Анатомия убийства. Гибель Джона Кеннеди. Тайны расследования» (2013) уделяет много внимания версиям, возникавшим в ходе работы комиссии Уоррена. Если сравнить с предположениями об убийстве Столыпина, окажется, что воображение работает примерно одинаково. В России попусту обвиняли черносотенцев, в США – расистов с Юга. У нас подозревали заместителя министра Курлова и Охрану, у них столь же необоснованно – спецслужбы и вице-президента Линдона Джонсона, занявшего место Кеннеди. Тут бросали тень на Г.Е. Распутина – у американцев на промышленников и олигархов, такая у них демократическая закулисная камарилья, не похожая на придворную монархическую. Ничего не удалось с попытками протянуть нити заговора к СССР или Кубе. Свой патриотический аналог имелся у русских правых. 5 сентября 1911 г. Ф.И. Гучков писал Н.И. Гучкову: «это покушение – заговор жидов, финляндцев и прочей инородчины, вместе с предавшимися им кадетами, против русской государственности и русской национальности».
Ещё разговоры о поспешности казни убийц для заметания следов. Всего схожего не счесть. Сенатор Трусевич пытался выявить разгульную жизнь охранников. В Далласе все 9 агентов Секретной службы, сопровождавших Кеннеди, в нарушение установленных правил употребляли спиртное вечером перед убийством. Хотя это вовсе не становилось его причиной.
Как ни разнообразны и ни увлекательны придуманные заговоры, у них одна беда. Их безосновательность.
Теперь, когда можно взглянуть на покушение в Киеве без вымышленных пропагандистских наносов о тайном противостоянии гения и бездарности, без мифов о злобных черносотенцах, готовых во что бы то ни стало прикончить единственную надежду всего Отечества, без всей этой чепухи станет ясно, что никакой тайны убийства Петра Столыпина не существует.
Смертельные выстрелы произвёл в Столыпина не Государь Император, не генерал Курлов и не Григорий Распутин. Это был Дмитрий Богров, сын богатого киевского еврея с состоянием в полмиллиона. Социалистические взгляды его были столь радикальны, что он разделял взгляды эсеров-максималистов, которые порвали с ЦК ПСР во имя идеи неограниченного террора.
Дмитрий Богров есть олицетворение революционного движения 1905 г. в России: еврей и студент, не терпящий никаких невзгод от русской монархической власти и готовый убивать лучших её представителей во имя отвлечённой идеи социализма. Конкретная социалистическая программа не имела для Богрова значения, поскольку в конце 1906 г. он сближается с анархо-коммунистами – ещё более радикальными террористами, чем даже эсеры-максималисты. Т.е. не конкретная партийная принадлежность, а крайняя склонность к убийствам во имя революции являлась для Богрова основным ориентиром.
На допросе Богров утверждал, что в середине 1907 г. «впервые» предложил информационные услуги начальнику Киевского охранного отделения Кулябко. 2 сентября 1911 г. Кулябко сказал, что Богров пришёл к нему в конце 1906 г., а 5 сентября сказал – что осенью 1906 г.
В либеральных «Русских ведомостях» 16 сентября 1911 г. по сведениям от неизвестного петербургского корреспондента появилось сообщение, будто впервые Богров сделал предложение о сотрудничестве П.И. Рачковскому в Париже, получил отказ. Затем сделал такое же предложение в Берлине, снова безуспешно. «Однако, через несколько месяцев Рачковский получил из России сообщение, что Богрову всё-таки удалось войти в сношения с департаментом полиции и он работает на Юге. Одновременно с работой в департаменте полиции Богров вёл переговоры с известным революционером Савенковым».
Несмотря на то, что в данном случае Рачковскому не приписывается вовлечение Богрова в свои сети, и сам источник, по внешнему впечатлению, как будто расположен к Рачковскому, изображая его решительным противником сотрудничества с будущим убийцей Столыпина, источник московской газеты явно не имеет никакого отношения ни к Богрову, ни к заграничной агентуре. Публикация состоит из сплошных ошибок.
Пётр Рачковский получил отставку в октябре 1902 г, переехал из Парижа в Варшаву, не занимаясь более вопросами о приёме сотрудников. В 1905 г. он вернулся на службу в С.-Петербург, в январе 1906 г. покинул должность вице-директора, и в июне 1906 г. окончательно ушёл со службы и вернулся в Варшаву. Пересечения с Богровым у Рачковского нет.
В свою очередь, Д.Г. Богров в 1905 г. только закончил гимназию в Киеве. Он уезжал за границу в Мюнхен в сентябре 1905 г., откуда вернулся осенью 1906 г. Данные из допросов Д. Богрова подтверждает его брат Владимир. По данным А. Мушина (1914), в апреле 1906 г. Д. Богров ездил в Париж, в июне в Висбаден, в сентябре снова в Мюнхене. Снова в Париже оказывался в январе 1909 г., а всего за границей несколько раз – но уже после контакта с Кулябко.
Автор сообщения без тени осведомлённости приплёл к Богрову и Савинкова. Газетные публикации об убийстве Столыпина заполнены разнообразными неточными сведениями. К примеру, будто информатором Богров стал до Кулябко при Еремине, будто Курлов при организации охраны в Киеве допустил перерасход в полмиллиона рублей. Подборка газетных вырезок из РГИА, отсканированная для президентской библиотеки, забита подобной дезинформацией, рождающей популярные легенды при намеренном многократном повторении. Так было с сообщением «Русского слова» о не предоставлении Курловым Столыпину отчёта о расходе средств на торжества в Полтаве.
На суде в 1911 г. Д.Г. Богров объяснил свой добровольный приход к Кулябко разочарованием в анархистах, которые излишне предавались разбою, нежели анархизму, т.е. борьбе с монархической государственностью.
Значит Богров разочаровался не в идее революции, а в слабости анархистов, и стал действовать своими методами. На суде Богров признавался, что собирался застрелить самого Кулябко, и только потом подвернулась возможность взять мишень повыше – Столыпина. Затем Богров и обратился к Кулябко – сделать то, на что не способны анархисты. В деньгах он не нуждался.
Политическими убийствами Богров был одержим все годы до 1911 г., много раз высказывал намерение убить Столыпина. Масон Кальманович, помощником которого устраивался Богров в С.-Петербурге, выводил его на представителя ЦК ПСР Егора Лазарева, и они решили, что партии лучше не брать на себя ответственности за планируемое убийство.
Высказано предположение о связи Богрова с заявленными в начале 1912 г. и нашедшими отражение в американской печати планами еврейских банкиров Я. Шиффа и Г. Леба посылать в Россию еврейскую молодёжь с оружием для убийств «угнетателей». Указание на связь Богрова с заграницей слишком неконкретно и никаких подтверждений наличия такой именно связи в литературе не появилось [М.В. Назаров «Вождю Третьего Рима» М.: Русская идея, 2005, с.127].
Версия возникла для выстраивания последовательности между финансированием Шиффом Японии, революционеров 1905 г. и февральским переворотом с Екатеринбургским злодеянием. Однако влияние Шиффа начиная с 1911 г. в этой закономерности не прослеживается.
Лауреат литературной премии КГБ Иван Дорба в перестроечном альманахе «Дорогами тысячелетий» (кн.4), представляя доводы в пользу «Протоколов сионских мудрецов», в 1991 г. писал, что убийство Столыпина заказал Феликс Варбург за 1,5 млн. рублей. Никаких ссылок в подтверждение того он не привёл, как и во многих иных случаях.
Ни на чём не основанное заявление позволил себе сделать А.И. Спиридович в записке о евреях: «Яков Шиф, финансировавший Февральскую революцию (о чём Ставка верховного главнокомандующего была предупреждена)» [«Вопросы истории», 2003, №8, с.35].
Проеврейский французский историк утверждает, что миф о финансировании Я. Шиффом большевицкой революции сфабриковал в 1918 г. Борис Бразоль, который участвовал в составлении книги Г. Форда «Международное еврейство», а также служил в разведке США, для которой подготовил доклад 30 ноября 1918 г. «Большевизм и иудейство». Доклад использовал Нечволодов, а потом и все остальные антисемиты [П.А. Тагиефф «Протоколы сионских мудрецов. Фальшивка и её использование» М.: Мосты культуры, 2011, с.343-345].
А.Д. Нечволодов ещё в 1906 г. в брошюре «От разорения к достатку» объявлял введение золотой валюты вредным масонским планом и возводил несправедливые обвинения по адресу С.Ю. Витте и его экономической политики.
Изданный в 2006 г. Т.3, Кн.1. собрания сочинений и документальный материалов С.Ю. Витте «Денежная реформа, кредит и банковская система России» даёт многие необходимые пояснения к тому, чем была обусловлена необходимость реформ и насколько она оказалась оправданной по её результатам. Любая система имеет свои недостатки, но их следует не преувеличивать, а сопоставлять с преимуществами.
Весьма полезны и сочинения крупного современного историка Б.Н. Миронова о благосостоянии Империи и мере влияния на него экономической политики Витте.
Реальнее замеченная подготовка убийства Столыпина и множества других убийств еврейской социалистической и либеральной печатью, умственно выстраивавшей Советский Союз в пределах ещё существующей Российской Империи. Они воспитывали поколения, считающие раньше народовольцев и Засулич, теперь эсеров и Богрова героем, а гибель Столыпина заслуженной. Выращенные на таких идеях люди и будут строить социализм вместо России. В апреле 1914 г. Василий Розанов об этом строительстве незнаемого пока СССР написал: «уже теперь всякий раз, как еврей убивает русского, русская печать льстиво улыбается» [В.В. Розанов «Мимолётное. 1914. 1915» М.: Республика, 2011, С.90].
В составленном А. Серебренниковым сборнике «Убийство Столыпина» представлен такой же взгляд на сотворение преступления либеральным информационным полем. Взгляд подкреплён рядом свидетельств близких Богрову революционеров, которые, узнав о сотрудничестве Богрова с Охраной, нисколько не сомневаются, что оно потребовалось для обеспечения возможности совершения теракта.
Различаются Азеф и Богров только в заинтересованности по обретению правительственных денег.
Сергей Довлатов в эмигрантской «Зоне» рассуждает об отсутствии разницы между тюремщиками и заключёнными на примере Азефа: его, видите ли, не могли разоблачить революционеры в своей среде и полицейские в своей. Ничего подобного. Ни Азеф, ни Богров никогда не были полицейскими, внедрившимися в ряды революционеров в агентурных целях. Они как были, так и оставались революционерами, которые за некоторую плату могли по своему желанию и выбору, в личных интересах, оказывать или не оказывать некие информационные услуги.
В 1910 г. Л.А. Ратаев писал, что за два года пребывания в Москве с осени 1899 г. при Зубатове «Азеф успел постепенно втянуться во все тонкости техники наружной службы и проникнуть во все профессиональные тайны политического розыска». Такое проникновение не делает его полицейским, а оставляет внедрившимся революционером. Изучивший русский язык может стать русистом, но не обязательно станет русским. Для этого нужна внутренняя душевная перемена, а не исследование технических подробностей. Разоблачение же нечестности Азефа, по тем же надёжным данным Ратаева, наступило достаточно скоро.
Так и донесения Богрова не отменяли его революционной принадлежности, определяемой идейно. Разоблачить замысел Богрова сразу было далеко не просто.
Все странности в отношении представителей Охраны к получаемым от Богрова сведениям придуманы пристрастными интерпретаторами, задним числом считающими себя более компетентными в деле защиты П.А. Столыпина. Их рассуждения изначально страдают анахронизмом, оглядкой на результат убийства.
Пётр Столыпин сам не озаботился о безопасности и на момент убийства отослал своего личного охранника капитана Есаулова. На его отсутствие обращал внимание в своём объяснении А.И. Спиридович. П.Г. Курлов 3 сентября в разговоре с В.В. Граве, секретарём Столыпина, называл Есаулова главным виновником: он караулил у подъезда театра для своевременной подачи экипажа, не осуществляя персональной охраны министра, за которого отвечал. Свидетель Г.Е. Рейн запишет в мемуарах, что П.Г. Курлов незадолго до покушения вслух указал на недопустимое нарушение отсутствующим Есауловым своих обязанностей.
Сочинители тайных замыслов вполне могут объявить Петра Столыпин главой заговора против себя. В самом деле, появилась же целая группа писателей вроде Козаровецкого, полагающих, будто А.С. Пушкин сам сфабриковал и разослал анонимные письма, которые привели его к дуэли и гибели.
10 ноября 1909 г. генерал Киреев, отслеживающий новости о жизни министров, замечал переезд Столыпина из Зимнего дворца на роскошную городскую квартиру, более «опасную в отношении покушений на его жизнь», поскольку у революционеров он цель №1 [А.А. Киреев «Дневник 1905-1910» М.: РОССПЭН, 2010, с.342].
Когда конспирологи настаивают на сговоре между Курловым и Кулябко с целью допуска Богрова в театр, они намеренно игнорируют свидетельства всех участников событий. Начиная с 1 сентября и неизменно П.Г. Курлов держался версии, что Кулябко не докладывал ему о допуске Богрова в театр. Никаких свидетелей такого доклада не существует. Конспирологи цепляются за единственное, самое первое показание Кулябко, от которого он затем, опять же, неизменно, отказывался. Первая импульсивная попытка переложить на Курлова ответственность, была разоблачена, и Кулябко больше не пытался утверждать того, чего не было. Этот ранний оговор свидетельствует единственно об отсутствии предварительного сговора между ним и Курловым, иначе такие противоречия между ними не возникли бы. У конспирологов не остаётся никаких данных в пользу заговора.
Даже сенатор Трусевич, самый отъявленный противник генерала Курлова, пытавшийся припаять ему преступную халатность за отсутствием обвинительных данных, вынужден был ответить перед следственной комиссией Временного правительства на вопрос, был ли неприятен Столыпин Распутину: «нет» (!), «чтобы Распутин уже в то время влиял на государственное управление, – я сомневаюсь. Я останавливаюсь на этом вопросе, так как умышленное убийство было бы бесцельно, потому что устранять Столыпина, как политического противника, у Курлова не было оснований; значит, единственный мотив мог быть карьеристический. Но ведь этим убийством он губил себя, потому что, раз он охранял и при нём совершилось убийство, шансы на то, чтобы занять пост министра внутренних дел, падали» [«Падение царского режима» Л.: Госиздат, 1925, Т.III, с.232].
Совсем как Зинаида Перегудова, Дмитрий Табачник и Виктор Воронин, вопреки тому, что Столыпин заменил Трусевича на Курлова, зовут именно Трусевича наиболее талантливым, бесстрашным и не сервильным, а потом все дружно игнорируют его мнение о полной несостоятельности фантазий про заговор Курлова.
Биографы Столыпина оказываются не удовлетворены решительно всей работой ЧСК в 1917 г., когда революционная власть ради оправдания в глазах народа февральских преступлений и развала Империи искала каких бы то ни было компрометирующих Царский режим данных.
Составители жизнеописания считают иначе: «не был ли кто-то в ЧСК заинтересован в версии Владимира Богрова, которая полностью реабилитирована Курлова, Спиридовича, Кулябко и Веригина?», «у того же опытного агентуриста Спиридовича вполне могли быть такие материалы на кого-либо из членов ЧСК, которые могли их заставить выполнять его указания» (Табачник, 2012, с.328).
Коли признанию, что ЧСК фактически реабилитировала Курлова, противопоставляется рекордный бред об управлении подследственными жандармами работой революционной комиссии, разбирать все остальные доводы в пользу вымышленного заговора излишне.
Охрана организовала бы заговор так, чтобы вина пала бы не на неё. Не используя своего осведомителя, не подписывая пропуск в театр, не отдавая Богрова на суд. Всё это менее всего было нужно Павлу Курлову, но это шло на пользу дела анархиста Богрова. Это он был заинтересован в создании легенды о причастности Охраны к убийству и потому сделал выстрел в театре, хотя много раз мог сделать это при других многолюдных собраниях: 29 августа по пути в Киево-Печерскую лавру, 31 августа в Купеческом саду, как замечал журналист, бывший на всех мероприятиях [«Убийство Столыпина» Рига, 1990, с.150].
В связи с этим подписанный Кулябко билет для Богрова, служащий первым и последним документом о заговоре, не имеет существенного значения: он не открывал единственной возможности для убийства. Доступ к первым лицам Империи совсем не походит на пугливую закрытость современных президентов.
Версия сговора Охраны с Богровым зиждется ещё на попавших в печать слухах о том, что провода должны были перерезать и Богров скрылся бы в темноте. Ничего подобного не произошло, а следствие ничем не подтвердило и эти слухи [Г.Е. Рейн «Из пережитого» Берлин, 1935, Т.1, с.145].
Мнимая тайна убийства давно раскрыта. Не даром завоевавший себе высочайший авторитет Сергей Ольденбург, ссылаясь на основные свидетельские показания, всё объясняет. Богров «хотел посеять смуту в рядах сторонников власти, внести между ними взаимное недоверие», не только убить министра, но и «нанести более опасный удар ненавистному ему строю. И он действительно достиг обеих своих целей» [С.С. Ольденбург «Царствование Николая II» М.: АСТ, 2003, с.526].
Сочинители дебильных гипотез о заговоре Курлова продолжают дело Богрова и Авреха по дискредитации русской монархической идеи.
Табачник и Воронин приводят одну из главных, по их мнению, причин начала революции: «уход каждого из преданных слуг царя незримо, но неотвратимо приближал его к ступеням в подвал Ипатьевского дома». Имеются ввиду не только Столыпин, но и Витте, Редигер, Дурново. Сам по себе подбор фамилий глубоко противоречивый, ибо Столыпин пришёл на смену Дурново, а потом, по сути, и Витте, и потому их гибельная для страны, равнодушная, якобы, сдача – очередной нелепый вымысел.
В Ипатьевский полуподвал толкало Императора Николая II не удаление отработавших свою задачу сотрудников, а распространение лживых характеристик Государя, на которые так щедры авторы низкопробных биографий Столыпина и распространители их концепций.
Александр Солженицын, резко противопоставлявший Монарха и Столыпина, дописался до сравнения Курлова и его защитников среди сановников с ночной нежитью, голосующей за расстрелы, резню и грабежи революции. Нет уж, неспособными остановить революцию паралитиками делает людей не монархическая верность, а оперирование фантастическими выдумками, отвлекающими от дела защиты Монархии и переманивающими в лагерь врагов Русской власти.
Секрет популярности Столыпина, некоторая сколько-то реальная его незаменимость кроется отнюдь не в исключительной преданности, силе или гениальности. Из всех прочих министров Столыпин выделился другим. Истовый конституционалист, сторонник к.-д., А.И. Лавров в статье «Около Думы», отзываясь на оскорбительное для него мнение издателя А.С. Суворина о 2-й Г. Думе («кровавый бред пьяниц и вырожденцев»), хвалится: «сравните невозможную и неприличную по тону речь бывшего председателя совета министров г. Горемыкина в первой думе с речами г. Столыпина во второй. Между ними громадная разница. Министры выучились говорить с народным представительством. В думе это – не прежние олимпийцы, недосягаемые не только для критики, но даже для взоров». Ну, скажем, для взоров Царские министры были ещё как досягаемы – иначе их не убивали бы на приёмах посетителей. Но разница в поведении Столыпина подмечена точно. В нём не было «развязности» Гурко и «высокомерия» Стишинского [«Клад», 1907, №11, с.5-7, 20].
Однако такие ораторские таланты имеют значение исключительно для самолюбия депутатов Думы да идеологов парламентаризма, но не для благополучия Империи, которому эта Дума постоянно угрожала.
П.А. Столыпин мог выступать перед Г. Думой не от лица бюрократии и отличаясь от неё, поскольку не проходил всех ступеней карьеры в МВД или ином министерстве. Столыпин гневался, когда его спрашивали, почему в его кабинете нет общественных деятелей: «да сам-то я кто же такой? Тот факт, что я губернаторствовал короткое время, ещё не делает из меня бюрократа», «я проживал больше в имении и был рядовым предводителем дворянства. Это просто недоразумение!» [Р. Пайпс «Русский консерватизм» М.: Новое издательство, 2008, с.14].
В.К. Плеве считал, что Столыпин излишне склонен к «фразе и позе», но выдвинул его в губернаторы [А.С. Изгоев «Столыпин. Очерк жизни и деятельности» М.: Кн-во К.Ф. Некрасова, 1912, с.15].
Так и в правительстве Столыпин нужен был главным образом из-за умения показать себя своим среди общественных деятелей, встать в позу и выдать громкую фразу. М.О. Меньшиков за то посмертно дал ему титул маркиза Позы.
Для этого в 1916 г. Императору понадобился и А.Д. Протопопов – таким же декоративным, представительным, верным и надёжным министром внутренних дел. Настоящую политику в обоих случаях больше делали другие – подлинные бюрократы, в лучшем смысле этого слова – знатоки и профессионалы.
Перед 2-й Г. Думой Столыпин неспроста говорил про «злонамеренность толков о желании правительства созвать Думу лишь с целью её непременного роспуска и возвращения к прежним, осуждённым Государем порядкам» [П.А. Столыпин «Нам нужна великая Россия» М.: АСТ, 2013, с.90].
Пристрастие Столыпина к Государственной Думе и пышным речам оказалось востребовано на то непродолжительное время, на которое Столыпина выдернул в правительство из Саратовской губернии И.Л. Горемыкин.
В публикации З.И. Перегудовой под заголовком «Кто нашёл Столыпина?» история возвышения Петра Аркадьевича объявляется дискуссионной и загадочной. В предлагаемом к ознакомлению письму от 9 марта 1907 г. жандарм Е.П. Медников писал И.Ф. Манасевичу-Мануйлову, что год и несколько месяцев назад они двое решили «выкопать» саратовского губернатора, так удачно прекратившего еврейский погром и действовавшего в целом смело и умно. Они предложили кандидатуру Столыпина Витте, и тот вызвал его в Петербург, дал на рассмотрение Дурново. В октябре 1905 г. кандидатура Столыпина для кабинета Витте действительно обсуждалась [«Источник», 1994, №4, с.77].
Однако Витте не взял себе Столыпина, это сделал Горемыкин, о чём умалчивают Медников и публикатор его письма в угоду очередной «тайне».