С.В. Зверев
Сравнительные характеристики версий Екатеринбургского злодеяния 1918 г.
Часть 2.
Британский консул Томас Престон.
Стр.11
О своём соотечественнике английский офицер Джон Уорд отзывается, покрывая все его политические махинации комическими характеристиками в духе ленинианы или девизов о лучшем друге детей и физкультурников: «наш добрый товарищ и приятель-земляк, консул Престон, давал уют и бодрость как человеку, так и животному».
О синхронности действий Престона и Гайды говорит сообщение о праздновании окончания мировой войны в 1918 г.: «4 ноября я получил телеграмму от Престона, британского консула в Екатеринбурге, с просьбой прикомандировать туда отряд к 9 ноября для празднования начала чешской национальной жизни и для участия в церемонии пожалования знамён четырём батальонам чешской национальной армии. Я посоветовался с генералом Ноксом, который получил подобное же предложение от генерала Гайды» (Уорд).
На этом банкете свою первую речь произнёс военный министр А.В. Колчак. И что получается: Престон вызвал отряд Уорда в Екатеринбург, Престон, после состоявшегося совещания, назначил его стать эскортом адмирала Колчака, отряд будет обеспечивать охрану во время переворота 18 ноября, тем самым, примет в нём участие, наряду с частями монархистов В.И. Волкова, И.Н. Красильникова – бывших под командованием полковника Краснова в Джаркенте в 1911-1913 гг.
Давно ведутся споры о том, самостоятельно ли произведено выступление монархистов против эсеровской Директории в пользу единовластия адмирала Колчака. На участие Томаса Престона в этом перевороте указывает весьма своевременное назначение им отряда Уорда после совещания с Колчаком. В 17 ч. 30 м. 17 ноября Колчак и отряд Уорда на одном поезде приехали в Омск, и в ближайшую ночь состоялся переворот [Д. Уорд «Союзная интервенция в Сибири» М.-Пг.: Госиздат, 1923, с.71-73, 76-78].
Будет полезно попробовать рассмотреть переворот 18 ноября в связи с удалением генерала Гришина. Д.А. Лебедев, которого якобы послал Алексеев для спасения Царской Семьи, писал 18 сентября (1 октября) 1918 г., что Гришина убрали эсеры. Почему-то И.И. Серебренников в воспоминаниях, опубликованных в 1937 г. в Китае, скрывает материалы собственного дневника о роли Престона, повторяя мнение бывшего подальше от таких дел Гинса и ограничившись намёком от себя: «возможно, что во всех этих выражениях протеста было чьё-то планомерное руководство...» (об увольнении Гришина).
Но куда важнее что 30 июля, по дневнику Вологодского, Гришин вёл переговоры с Колчаком для выдвижения его диктатуры. За это Престон Гришина и убрал, поскольку, как писал А.В. Колчак ещё 16 марта 1918 г.: «английское правительство» «нашло, что меня необходимо использовать в Сибири в видах Союзников». А. Нокс потом добавлял: «нет никакого сомнения в том, что он является лучшим русским для осуществления наших целей на Дальнем Востоке» [А.С. Кручинин «Адмирал Колчак: жизнь, подвиг, память» М.: АСТ, 2010].
Военного деятеля с известностью и авторитетом Колчака со времени первого переворота считали опасной для революции фигурой и тщательно за ним следили, предпочитая держать под контролем и сделать управляемой фигурой.
Весьма выразительно выглядит встреча адмирала Колчака с Василием Гурко 20 июля 1917 г. В тот же день Керенский приказывает подвергнуть его аресту, и 21 июля Гурко отправляется в Петропавловскую крепость за письмо Царю от 4 марта, давно уже известное Временному правительству. Письмо, стало быть, лишь повод, которым воспользовался для нейтрализации верного Царю генерала масон Некрасов, руководивший арестом и следствием и занимавший высокую должность заместителя министра-председателя – соправителя Керенского [В.М. Хрусталев «Братья Гурко в истории России» // В.И. Гурко «Царь и царица» М.: Вече, 2008, с.125-127, 142].
21-го же июля 1917 г. Колчак получает от Керенского срочную телеграмму с предложением «в кратчайший срок» отбыть в США. В решении Керенского Колчак видел форму «политической ссылки» (выражение из переписки с Анной Тимирёвой), и она совпадает с последующей высылкой Гурко из России.
Как и все советские исследования, последние биографии адмирала Колчака (Кручинина, Зырянова, Плотникова и Синюкова), все обошлись без раскрытия политического значения Престона и без упоминаний об его участии в перевороте 18 ноября – хотя Уорд непосредственно на него указывает. П.Н. Зырянов написал о связи заговорщиков в Омске с офицерами британской военной миссии Нельсоном и Стевени, перед которыми были раскрыты все подробности заговора и было получено согласие на переворот [П.Н. Зырянов «Адмирал Колчак» М.: Молодая гвардия, 2009, с.348, 407].
Джон Стевенс американский инженер, британский полковник Нильсон исполнял обязанности начальника военной миссии, пока не было Нокса (другие транскрипции из примечаний к дневнику Вологодского).
В перевороте 18 ноября 1918 г., таким образом, как и в февральском перевороте 1917 г., следует видеть минимум два заговора, один английский, а другой – теперь уже вместо масонского – монархический. И эти ноябрьские заговоры, как и февральские, действуя в одном направлении свержения, расходились по ряду далеко идущих планов.
Министр труда Л.И. Шумиловский объяснял, почему он поддержал переворот Колчака: «незадолго до избрания, стало известно, что он пользуется поддержкой англичан и американцев» [«Процесс над колчаковскими министрами» М.: МФД, 2003, с.112].
Генерал Болдырев встретил переворот в Уфе. 18 ноября он пишет в дневник: чехи, по словам Дитерихса, против переворота, «исключая Гайду». «Для меня было совершенно ясно содействие Колчаку со стороны англичан (Нокс, Родзянко, Уорд)». 19 ноября Дитерихс осуждает Колчака, считая диктатуру необходимой, но несвоевременной [В.Г. Болдырев «Директория. Колчак. Интервенты» Новониколаевск: Сибкрайиздат, 1925, с.109, 111].
Атаман Дутов также не выступил против переворота Колчака, зная про англичан за его спиной [А.В. Ганин «Атаман А.И. Дутов» М.: Центрполиграф, 2006, с.277, 281].
В начале октября 1918 г. А. Нокс обсуждал с атаманом Семёновым будущее назначение Колчака военным министром, когда Нокс проезжал через Читу в Омск, в одном поезде с адмиралом. Заходила речь и о более высоких назначения для Колчака, которые русский собеседник считал ошибочными [Г.М. Семёнов «О себе» М.: АСТ, 2002, с.212].
Генерал Краснов в эмиграции, устами своего персонажа, не всегда тождественно мыслящего с автором, что позволяло разнообразить оттенки правды, выразил мнение: «у Колчака» «интеллигенция… масоны… иностранцы. Поди, иностранными миссиями обложился, как подушками, и думает, что они его спасут, а ему, иностранцу то этому самому до России, как до прошлогоднего снега. Никакого, то есть, ни дела, ни интереса» [П.Н. Краснов «Выпашь» Париж, 1931, c.304].
Определённый интерес иностранные миссии, конечно, имели. В начале восстания чехов, когда Дитерихс был оппортунистом и демократом, Томас Масарик выдвинул его стать начальником штаба. На связь Масарика с мировой закулисой кратко указывалось в ч.1 «Сравнительных характеристик». А.Е. Котомкин звал предательскими слова Масарика: «мы не вмешиваемся в русские дела, наша политика – рельсы» [«Белый Архив», Париж, 1928, Т.2-3, с.215].
Тем хуже вмешательства Масарика. 20.7.1918 г. в письме к госдепартаменту США Масарик пишет о себе: «являюсь, я бы сказал, господином Сибири и половины России, однако, несмотря на это, для Соединённых Штатов я являюсь формально частным лицом». 28.8.1918 г. (тоже по н. ст.) Масарик пишет американскому правительству, что необходимо установление в России республиканского правления без Учредительного собрания, т.к. «в настоящее время русского народа не существует» [«Документы об антинародной и антинациональной политике Масарика» М.: ИЛ, 1954, с.32, 35].
Масарик настолько ненавидел не только Империю, но и русских, что историк С.П. Мельгунов вынужден был заявить: «позиция проф. Масарика в дни революции и гражданской войны в России отнюдь не совпадала с интересами России». В книге «Мировая революция» Масарик признавал: «большевицкая революция нам не повредила».
С.П. Мельгунов возвращается к 1917 г.: «Ген. Жанен утверждает также, что союзные посольства не одобряли попыток, которые хотели сделать представители военных миссий в Могилёве для спасения царя и его семьи», т.е. такие люди, как генерал Хэнбери-Уильямс, расположенный к Императору Николаю II и осудивший цели заговора в дневнике, хотя и не исключено, что сам вовлечённый Мильнером в измену перед тем.
М. Жанен публично разоблачал заговоры А. Мильнера и Т. Престона.
По словам М. Жанена, Т. Масарик не желал вести чехов на соединение с Добровольческой Армией из-за нежелания «содействовать царской реставрации». Жанен при этом считал, что Масарик ошибался в одном – М.В. Алексеев не имел таких целей (тут надо присовокупить, что позиция П.Н. Краснова тогда была куда значимее в вопросе о реставрации, нежели цели М.В. Алексеева – оттёртого от командования Деникиным и располагавшего меньшими силами, дистанционно далёкого от Москвы).
В ходе расследования М.К. Дитерихс изменил желательному для иностранных миссий направлению и отказался от демократических иллюзий. В результате британский верховный комиссар Чарльз Эллиот приставил к нему шпиона, который подслушивал и передавал разговоры, которые вёл Дитерихс. 7 сентября 1919 г., по записи тайного агента «Джона», Дитерихс так выражался о намерении «союзничков»: «вся их задача раздробить и обессилить Россию, чтобы раз на всегда уничтожить славянского врага» [«Голос минувшего на чужой стороне» Париж, 1926, №1, с.189, 193, 264-265, №2, с.305].
Может оказаться весьма существенным, что Масарик перед отъездом в Россию имел сношения с организатором свержения Царя А. Мильнером. «Я устроил всё необходимое в Лондоне и, между прочим, переговорил ещё о положении в России с Лордом Мильнером, который как раз вернулся из своей официальной миссии в России». 3 (16) апреля 1917 г. Масарик отплыл из Англии [Т.Г. Масарик «Мировая революция» Прага, 1926, Т.1, с.148].
Н.В. Устрялов записал мнение адмирала о союзниках 20 июля 1919 г. в Омске: «Моё мнение – они не заинтересованы в создании сильной России… Она им не нужна» [В.В. Синюков «Александр Васильевич Колчак: учёный и патриот» М.: Наука, 2009, Ч.2, с.41].
Напрасно историк А.С. Кручинин придерживается положительного мнения об Альфреде Ноксе. Он немногим отличался от других представителей Британии. А. Нокс летом 1919 г. в переговорах со своим правительством звал СНК правительством «еврейских комиссаров» и с таковыми предлагал заключить перемирие – между белыми и красными. Нокс считал, что 90% населения поддержат перемирие [Н. Барон «Король Карелии» СПб.: ЕУ, 2013, с.230].
В «Вопросительных знаках» Юрия Жука есть ещё глава, которую трудно без оговорок поставить в заслугу автору: «“Евреи” нееврейского происхождения». Опровержения еврейского происхождения Войкова, Сафарова и Чуцкаева направлены против Вильтона и Дитерихса. Но Вильтон специально оговаривал: «я не настаиваю» (!) на еврействе Сафарова и Войкова: о том лишь говорят рапорты английского капитана Спенса (май 1917 г.) и начальника английской военной миссии (Екатеринбург, 1919 г.), о чём Вильтон не мог умолчать («Последние дни Романовых», гл. II «Сцена и действующие лица»).
Т.е., на самом деле бесконечные обвинения, адресуемые оголтелому антисемитизму, неразборчивости и несостоятельности воззрений генерала Дитерихса, в действительности касаются Вильтона, имевшего доступ к наиболее авторитетным, в его понимании, секретным донесениям. Выражаясь иначе, названные ошибки оказались порождением ряда агентов британской разведки, запустивших цепь дезинформации, крайним звеном которой оказался подставленный ими Дитерихс и всё белогвардейское следствие.
Кстати, Марк Касвинов не стеснялся использовать антинемецкие материалы антисемита Вильтона. По принципу: фальсификаторы всех стран, соединяйтесь.
Поскольку Томас Престон в 1960 г. написал о «Екатеринбургской Чека, состоявшей преимущественно из евреев», а Вильтон непременно находился в общении с Престоном и Ноксом, вот – ещё один источник сведений о «”Евреях” нееврейского происхождения». Ю.А. Жук и здесь отнёсся невнимательно к роли британской стороны.
Можно отметить также, что Г.И. Сафарова, заместителя Белобородова, называл евреем свидетель П.И. Лылов, сторож Волжско-Камского банка, опрошенный инспектором Смоленским 4.9.1918 г. Следовательно, Юрий Жук ошибается, утверждая, будто Сафаров стал считаться евреем «с лёгкой руки М.К. Дитерихса». Эту “честь” должно признать за Лыловым.
До Ю.А. Жука Л.А. Лыкова первой приводила рецензию В.Д. Бонч-Бруевича на воспоминания, написанные Я.М. Юровским и Ф.Ф. Сыромолотовым (давним знакомым Престона). В рецензии Бонч-Бруевич считает опасным приведённое объяснение казни еврейским происхождением и мотивами личной мести, заслоняющими приказ центральной «правительственной и партийной власти». Злодеяние «и без того дало после повод буржуазной печати к сильнейшим антисемитским выпадам».
П.Л. Войков не был евреем, но был женат на еврейке Аделаиде Абрамовне – что характерно для подавляющего большинства в коммунистической верхушке и не менее, а может даже и более значимо, чем непосредственная принадлежность к еврейской национальности. А.Г. Белобородов не был Вайсбартом, как уверился П.Н. Пагануцци, но этот “русский рабочий” Белобородов, разрекламированный евреями под такой кличкой, был женат на Фране Викторовне [Ю. Жук «Вопросительные знаки», 2013, с.144, 198].
Выпады у Вильтона и Дитерихса не являлись личным их измышлением: они передавали собранные изустные и письменные данные, в революционные эпоху преимущественно недостоверные не только относительно принадлежности к еврейству отдельных лиц.
Для примера, приписал же Деникин М.В. Алексееву рассказ о том, будто отрёкшийся Император по приезде в Ставку передумал и решил-таки оставить Корону Алексею, а не Михаилу. Деникину очень понравился этот сказ, поскольку он наводил мысль на особенное доверие Императора к Алексееву: при нём, дескать, осмелел.
В действительности же это была легенда, ходившая ещё до публикации в 1921 г. в Париже лживых Деникинских «Очерков». 16 (29) апреля 1920 г. в дневнике Юрия Готье записано: «было свидание у Яковлева с А.А. Брусиловым; рассказывал интересные вещи о Николае II. Оказывается, приехав в Могилёв после отречения, он вдруг заявил Алексееву, что он передумал и что корону желает оставить сыну. Алексеев тщетно вразумлял его, что это уже поздно и что ничего переделать нельзя» [Ю.В. Готье «Мои заметки» М.: Терра, 1997, с.401].
С.П. Мельгунов, который частенько только и делал, что разоблачал натасованные Деникиным сплетни, доказал полную невозможность того, будто бы вечером 3 марта Император передумал. В главе «Творимые легенды» Сергей Мельгунов приводит опровержение со стороны свидетеля Николая Базили (на сей раз не заинтересованного в обмане) и исчерпывающе ясную запись в дневнике Государя от 3 марта, наряду с непрошибаемой уверенностью Деникина, будто эпизод «изображён мною совершенно точно со слов покойного ген. Алексеева» [С.П. Мельгунов «Мартовские дни 1917 года» М.: Вече, 2006, с.250-253].
Из описания Деникиным смены Алексеева Брусиловым, ясно, что Алексеев не мог передать и не передавал новому главковерху интимных подробностей о приезде Государя из Пскова. Алексеев чуть не рыдал от обиды на Керенского за увольнение. «Могилёв принял нового Верховного главнокомандующего необычайно сухо и холодно». Брусилов говорил Деникину: «Вы смотрите на меня волком» [А.И. Деникин «Очерки русской смуты» М.: Айрис-пресс, 2003, Т.1, с.158, 475-478].
Кто бы из ближайшего окружения Алексеева рассказал про 3-е марта Брусилову, козыряющему революционной активностью? Не исключено, конечно, что и тут Деникин соврал, сообщая о всеобщей неприязни к Брусилову в Ставке. Но важнее другое. Давая объяснение Сергею Мельгунову, Деникин сослался на документ, переданный им генерал-квартирмейстеру Юзефовичу – выпровоженному Брусиловым из Ставки чуть позже Деникина.
Этот документ и есть подлинная основа всей легенды. Вновь допустив, что Деникин тут не соврал и документ существовал, следует предложить такое объяснение его происхождению. От Императора длительное время требовали отречься в пользу Цесаревича Алексея. Не желая отдавать Наследника в руки преступного заговора, Государь настоял на отречении в пользу Великого Князя Михаила Александровича. Император так сильно опасался, как бы Цесаревича ни сделали игрушкой в руках масонов, что забрал из Пскова с собой документ об отречении в пользу Алексея, дабы он ни в коем случае не был опубликован. Вечером 3 марта, узнав об отречении Михаила, свергнутый Государь понял, что угроза Наследнику миновала, и отдал пресловутый документ М.В. Алексееву. Сделал это с какими-то пояснениями или даже молча.
Начало легенде было положено. По дурости ли (т.е. из тайного недоброжелательства к Царю, перед тем приведшего его к измене) М.В. Алексеев решил, будто речь шла о перемене решения, или, при следующей передаче бумаги, так вообразил Деникин, но в Ставке по рукам пошёл сей документ, а с ним и легенда под названием «колебания Царя». Так она дошла до Брусилова.
Сторонники передумывания будут вынуждены присоединиться к весьма слабым конспирологическим гипотезам, согласно которым записи в дневнике Государя сфальсифицированы. Но П.В. Мультатули ошибается, нет причин так считать, поскольку содержание записи от 2 марта нисколько не противоречит обстоятельствам насильственного свержения Государя. Вполне точно их оценил генерал Краснов: негодяи «его заставили отречься», «свергли его» [П.Н. Краснов «Выпашь» Париж: Издание Е. Сияльской, 1931, с.258].
Современные историки, барахтающиеся в несистематизированных и должным образом неоткомментированных мемуарах, часто оказываются не в состоянии должным образом оценить личность Императора Николая II. В результате появляются бесчисленные чудовищно некомпетентные рассуждения о «праздности» Государя, «ограниченном» государственном мышлении, об отсутствии подтверждений существования февральского заговора. Среди всего этого бесцеремонного вздора наличествует, ничем иного не лучше, такой научный изыск: «2 марта 1917 г. царь подписал Манифест об отречении от престола. Через несколько дней в Могилёве Николай Александрович сообщил начальнику штаба русской армии генералу М.В. Алексееву: «Я передумал, прошу Вас послать эту телеграмму в Петроград» и передал собственноручно написанное согласие о вступлении на престол его сына Алексея» [Е.Д. Борщукова «Патриотические настроения и отречение Николая II от престола: причинно-следственные связи» // «Известия РГПУ», СПб., 2010, №120, с.53-58].
Использованная легенда отлично характеризует не Царя, а работников Ставки. Очевидец, проигнорировавший выдумку из мемуаров Деникина, рассказал следующее: «в ближайшие [!] и особенно последующие за отречением дни Ставка Верховного Главнокомандующего представляла отвратительное зрелище». «Неизменно вся болтовня включала в себе плевки в сторону Государя и поношение «проклятого свергнутого режима»» [Н.М. Тихменёв «Из воспоминаний о последних днях пребывания Императора Николая II в Ставке» Ницца, 1925, с.18-19].
Позарившись на один такой «плевок», Е.Д. Борщукова не только не удосужилась проверить одно из звеньев своей критики монархической историографии (в лице А.Н. Боханова и П.В. Мультатули), но даже и узнать, что никогда не бывавшее передумывание приписывалось 3-му марта, а не «через несколько [!] дней». Надо не иметь никакого разумного представления ни об Императоре Николае II, ни о последствиях переворота в стране и в Ставке, дабы решить, будто Государь, узнавший 3 марта об отречении В.К. Михаила Александровича, 8 марта уже арестованный, после 2 марта мог передумать спустя какое-то число дней. Так ведётся самоотверженная борьба с «идеализацией» облика Государя и Государыни. Историк (к.и.н.) убедительно показала, что её статья точно не имеет «ничего общего с научной оценкой исторического опыта февраля-марта 1917 г.», являясь покушением с негодными средствами.
Насчёт праздности интересно заметить, что С.А. Экштут в отзыве на полное издание дневников Императора Николая II написал в историческом журнале «Родина», что ему пришлось пересмотреть свои взгляды на Государя, поскольку дневник свидетельствует о громадной ежедневной деловой работе. Правда, такой вывод следовало сделать давным давно и по прежним выпускам дневника, но мешала инерция мышления, традиционные интеллигентские предубеждения, не было повода взглянуть на записи свежим взглядом. Но если одни историки пытаются вникнуть в действительное значение документальных публикаций, то другие закапываются в предубеждениях.
Старые плевки имеют большой вес и в специфической аудитории апологетов М.В. Алексеева, где частенько спекулируют на авторитете Е. Месснера, который доходил до подлости в рвении оклеветать Императора Николая II и его министров. Е. Месснер, не опровергнув ни единого свидетельства о причастности М.В. Алексеева к заговору, обвиняет других историков в клевете, одновременно оправдывая измену М.В. Алексеева 1 марта 1917 г. примером того, почему не следовало исполнять волю Государя: «во время коронационных торжеств в Москве Император Николай Александрович повелел, чтобы при раздаче подарков народу на Ходынском поле не было полицейских; полицмейстер исполнил приказание и в результате получилась трагическая «Ходынка»; москвичи потом упрекали полицмейстера, зачем толково не исполнил повеление Царя – не поставил полицейских в штатском» [«Часовой» (Брюссель), 1973, №566-567, с.17].
Достоверно известно, что на Ходынском поле присутствовало 1,8 тыс. полицейских, но даже им не по силам остановить толпу в полмиллиона. «Толпа вскочила вдруг как один человек и бросилась вперёд с такой стремительностью, как если бы за нею гнался огонь» [С.С. Ольденбург «Царствование Николая II» М.: АСТ, 2003, с.65].
Простительны ошибки М.К. Дитерихса насчёт евреев, сделанные по горячим следам. Но спустя три четверти века повторять совершенно недостоверные московские сплетни об отсутствии полиции из-за распоряжений “недостойного” Царя, значит совсем замкнуться в антимонархических фантазиях, удовлетворяясь клеветой в адрес Монарха, сопровождавшей его с Коронации. Нежелание расставаться с глупейшими вымыслами врагов Романовых, одержимая убеждённость в праве на измену на протяжении десятилетий отличает “защитников” имени М.В. Алексеева.
Накопление переданных неточностей у Вильтона или Дитерихса не является чем-то особенным в мемуаристике тех лет. Изображаемое преобладание евреев в руководстве большевиков не являлось проявлением необъективности из-за русских монархических убеждений авторов, поскольку они проявились у генерала Дитерихса, но не у британского журналиста и разведчика Вильтона, и не у протестантского методиста А. Саймонса, рассказавшего на своей родине в США: «Многие из нас были удивлены тем, что еврейские элементы с самого начала играли такую крупную роль в русских делах. Вскоре выяснилось с очевидностью, что больше половины этих агитаторов в так называемом большевистском движении были жиды». Говоря об этом, американец делал специальную оговорку: «с омерзением отвергаю погромы».
Можно считать такие заявления своего рода оптическим обманом, как выясняет Ю.А. Жук. Но справедливости ради нельзя не обратить внимания на множество распространяемых антимонархических легенд, того невероятней. Екатерина Брешко-Брешковская, выступая всего двумя днями позже Саймона, заявила: «все люди старого режима – стали большевиками» [«Октябрьская революция перед судом американских сенаторов» М.: Профиздат, 1990, с.12-13, 48].
Тьма революционного умопомрачения застила статьи за 1917 г. Ивана Ильина, которого отвратило от революционных и либеральных заблуждений только самое полное торжество левых идей в пору владычества над Россией Интернационала партий. Не желавшие признавать непререкаемую свою неправоту упрямцы какое-то время пытались продолжать антимонархическую риторику. 19 ноября: «В настоящее время только совсем наивные политики могут «не подозревать», что агенты старого режима копошатся и орудуют в крайнем левом секторе» [И.А. Ильин «Собрание сочинений» М.: Русская книга, 1999, Т.9-10].
По сравнению с такими вымыслами, позиция монархистов по еврейскому вопросу выглядит куда обстоятельнее. Но почему-то, обвиняя Вильтона только в антисемитизме, мало кто обращает внимание на вопиющую недостоверность его описаний по всем вопросам, касающимся русской истории и культуры, характеристик личности Г.Е. Распутина, Царя и Царицы. Почти не знающая исключений неточность вызвана не сколько личными предубеждениями, сколько совершенным отсутствием точных данных в распоряжении автора. Точно так несостоятельность основных положений книги Н.А. Соколова по немецкому вопросу вызвана доверием к таким опасным для правды свидетелям как А.Ф. Керенский и Ф.Ф. Юсупов, выступавшим в качестве самых осведомлённых лиц при выявлении мнимых связей Г.Е. Распутина с Германией.