С.В. Зверев.

Смерть Столыпина. Кому нужны вымышленные заговоры.

Стр.1

Последовательность появления некомпетентных сочинений насчёт измышленной “тайны” убийства Петра Аркадьевича Столыпина почти не прерывается. Далеко не одни неумелые переписчики вранья А.Я. Авреха излагают чужие фантазии по данному вопросу, но и склонные к псевдомонархической риторике писатели, такие как Дмитрий Табачник и Виктор Воронин, обзаведшиеся для своих изданий предисловием Московского Патриарха Кирилла, который счёл их книгу «важным событием в культурной жизни всех стран исторической Руси». Стоит уделить такому важному происшествию должное внимание.

Избранные авторы основывают свои суждения, помимо воспроизведения устных выступлений и письменных сочинений героя их книги, преимущественно на мнениях мемуаристов, проверка достоверности которых сводится только к опровержениям критических замечаний в адрес председателя правительства со стороны заведомо враждебных лиц типа Витте, Шингарева или Милюкова, и к подтверждению самых смелых апологетических, как правило, посмертных, суждений о покойном, элементарным фактом обилия таких мнений. Избрав популистскую манеру изложения без ссылок на источники, авторы не стремятся к поиску максимального числа обосновывающих доказательств, а также игнорируют выводы научных исследований по многим обозреваемым ими темам, особенно когда они противоречат их желанию поставить таланты П.А. Столыпина высоко над всей политической элитой Российской Империи.

Подобный фальсификационный «метод» приводит к неизбежному искажению исторической реальности Империи, неубедительным декларациям и частым противоречиям: «вся гениальность аграрных преобразований Столыпина заключалась в том, что они не были кабинетными», «фактически премьер лишь ясно увидел тенденции, которые существовали и до него». «Сам Столыпин никогда не озабочивался вопросом своего приоритета относительно концепции аграрной реформы» [Д.В. Табачник, В.Н. Воронин «Пётр Столыпин. Крёстный путь реформатора» М.: Молодая гвардия, 2012, с.162-163].

Тут, куда деваться, авторы не могут совсем пойти против фактов. Слишком много компетентных исследователей указывали ведущую роль Императора Николая II в подготовке и проведении землеустроительных мероприятий.

Исчерпывающий подбор данных, не позволяющий говорить ни о какой незаменимой гениальности П.А. Столыпина, представляет историк Сергей Куликов. Вот только один эпизод: «в марте 1905 г. Особое совещание С.Ю. Витте было закрыто и вместо него образовано Особое совещание под председательством И.Л. Горемыкина о мерах к укреплению крестьянского землевладения. Следуя за С.Ю. Витте, современники и исследователи трактовали это событие как отказ от аграрной реформы, хотя в рескрипте И.Л. Горемыкину царь поручил руководимому им Особому совещанию выработать «меры к предоставлению крестьянам удобнейших <…> способов пользования отведёнными им надельными землями и к облегчению нуждающемуся в земле сельскому населению возможности переселения на предназначенные для сего земли или расширения своего землевладения при содействии Крестьянского банка». Фактически, рескрипт содержал программу аграрной реформы, выполнявшуюся впоследствии П.А. Столыпиным, ибо во всеподданнейшем докладе И.Л. Горемыкина по поводу начала деятельности Особого совещания говорилось, что его цель заключается «в создании условий, которые облегчили бы крестьянам процесс превращения наделов <…> в индивидуальную собственность». Напротив процитированной фразы царь начертал: «это главная цель»» [С.В. Куликов «Была ли “столыпинской” столыпинская аграрная реформа?» // «Университетский историк» (СПб.), 2010, Вып.7, с.210].

2 февраля 1906 г., за три месяца до вступления П.А. Столыпина в состав правительства, принимая депутацию тамбовского и тульского дворянства, Император повторял то же, что и до того многим принимаемым представителям крестьян: «вы знаете, как мне дороги интересы всех сословий, в том числе и интересы дворянства, но в данное время Меня наиболее заботит вопрос об устройстве крестьянского быта и облегчении земельной нужды трудящегося крестьянства при непременном охранении неприкосновенности частной собственности» [«Полное собрание речей Императора Николая II. 1894-1906». СПб.: Друг Народа, 1906, с.71].

За разработку новой аграрной политики были ответственны Владимир Гурко и А.А. Риттих. Проведение земельной реформы было приостановлено при И.Л. Горемыкине и продолжено при П.А. Столыпине из-за созыва Г. Думы. Правительство выжидало, пойдёт ли она на компромисс – пишет в статье про «Феномен Столыпина» американский профессор Дэвид Мэйси, подчёркивая, что эта и ещё более широкая программа преобразований разработана не Столыпиным [«Вопросы истории», 1993, №4, с.7-12].

Американский историк Дж. Ейни в 1964 г. писал, что реформа, проведённая при Столыпине, развилась из функционального опыта министерства внутренних дел и разработок Владимира Гурко 1902-1904 годов [П.Н. Зырянов, В.В. Шелохаев «Первая русская революция в американской и английской буржуазной историографии» М.: Наука, 1976, с.168].

Пальма первенства в разработке аграрных реформ, получается, принадлежит В.К. Плеве [П.С. Кабытов «П.А. Столыпин» М.: РОССПЭН, 2007, с.149].

Есть немало специальных монографий по данному вопросу, однако ниоткуда логически не выводимая незаменимая «гениальность» Петра Аркадьевича выдумщиками из числа его биографов и просто популяризаторов реформаторских идей продолжает тиражироваться, какие бы усилия ни затрачивали настоящие исследователи. Такова же «гениальность» внешней политики, «гениальность» всех прочих преобразовательных проектов, включая и расхваливаемые отвергнутые – как по еврейскому вопросу.

Удручающая несостоятельность всех таких фантазий о незаменимой гениальности заслуживает отдельных разбирательств, но в данном случае есть смысл рассмотреть, как простолыпинская чрезмерная апологетическая мифология проявляется в истории убийства министра в Киеве.

Это убийство, которому опять-таки с подачи ряда услужливых, излишне патетичных мемуаристов, приписывается не меньшее, чем «мировое» значение, обставляется так: «как ни удивительно звучит, министр внутренних дел был убеждён, что для него большая опасность исходит изнутри, чем извне. Или, другими словами, он считал, что опасны не деморализованные революционеры, а враги во власти, которым были ненавистны волевой глава правительства и его политический курс» [Табачник, Воронин, 2012, с.255].

Возникает закономерное сомнение насчёт отношения к исторической реальности предложенной версии. Рассмотрение предложенных обоснований заменяет сомнение уверенностью. Смотрим, в первых строках завещания Столыпина оказалось написано: «я хочу быть погребённым там, где меня убьют».

Вот стоящее документальное свидетельство, неопровержимо указывающее, что Столыпин опасался за свою жизнь. Из него же следует, что министр не исключал, что насильственная смерть настигнет его вне столицы, что отнюдь не располагает к выводу, будто опасность ему исходила откуда-то «изнутри», от каких-то неведомых врагов «во власти».

23 октября 1907 г. Столыпин писал Льву Толстому, что часто ощущает «возможность близкой смерти». Пытаясь вразумить пожилого анархиста, министр вовсе не думал подрывать авторитет своего правительства подозрениями в его адрес. Не собирался он делать этого и в иных случаях, как в интервью английскому журналисту Е. Диллону, когда он говорил, что смотрит на каждый прожитый день как на последний ввиду вероятности осуществления замыслов убийц.

Те же неосторожные биографы Столыпина приводят воспоминания министра иностранных дел Извольского, что Столыпин предчувствовал свою смерть. Это в рамках той же концепции о врагах «изнутри».

Ничего не стоит разоблачить подтасовку: «я вспоминаю, что выслушивал его [Столыпина] с некоторым недоверием, потому что, несмотря на то, что сообщения время от времени указывали на возможность террористического покушения против меня в ближайшем будущем, я чувствовал полную инстинктивную уверенность, что останусь жив. Каждый из министров был приговорён к смерти по постановлению центрального комитета террористов» [А.П. Извольский «Воспоминания» Минск: Харвест, 2003, с.176].

Стало быть, вздорная фантазия, будто министр, не единожды чуть было ни застреленный и ни взорванный, более не опасался террористов, несостоятельна.

Александр Извольский был на протяжении нескольких лет министром в кабинете Столыпина, и он ничего не пишет о его страхе за жизнь не от террористов. Как не пишут и остальные министры: Шварц, Тимашев, Шванебах, Коковцов, Сухомлинов, Сазонов, Григорович.

Тем временем Дмитрий Табачник и Виктор Воронин дают такой комментарий к тексту Извольского, предшествующему приведённой мною записи о террористах: «министр осознавал, что лишь в незначительной мере контролирует аппарат политической полиции с его управляемой агентурой в террористических организациях. Практикой же как того времени, так и всей позднейшей истории было использование спецслужбами (или отдельными группировками влияния на них) террористических организаций для устранения соперников во власти».

Террористов в 1905 г. использовали против монархистов английские и японские агенты. Фантазии же об использовании кем-то Азефа «втёмную», на что условно-предположительно ссылаются рассматриваемые малоуважаемые авторы, ничем не доказаны.

Владимир Бурцев продвигал гипотезу, что Азефа мог использовать для устранения Вячеслава Плеве и Великого Князя Сергея Александровича С.Ю. Витте, это он был «кем-то весьма влиятельным», как нарочито туманно выражаются двое биографов.

Вздору из газет Бурцева Столыпин не верил и в речи о парламентских запросах напоминал, что Бурцева признали преступником «две самые свободолюбивые страны, Англия и Швейцария». П.А. Столыпин советовал: «познакомьтесь, господа, с революционной литературой, прочтите строки, поучающие о том, как надо бороться посредством террора, посредством бомб, причём рекомендуется, чтобы бомбы эти были чугунные, для того, чтобы было больше осколков, или чтобы они были начинены гвоздями. Ознакомьтесь с проповедью цареубийства» [А.П. Столыпин. «П.А. Столыпин. 1862-1911» Париж, 1927, с.44-45].

Закоренелый преступный агитатор Бурцев вспоминал, что с радостью встречал известия о покушении на Императора Александра II: «я был на стороне тех, кто взялся за револьвер и кинжал» [В. Гаврилов «Хотели как лучше… Наброски в помощь грядущему биографу В.Л. Бурцева» Иркутск, 2014, с.17].

Отношение к беспартийному Бурцеву у самих революционеров было довольно нелестным. Они писали, что в адрес Азефа «подозрения шли от источника, которого прошлое отнюдь не внушало доверия к его прозорливости и в то же время говорило о чрезмерной подозрительности, обратившейся почти в манию» [«Памяти Леонида Эммануиловича Шишко», Издание ПСР, 1910, с.42].

Табачник и Воронин приписывают Столыпину собственную бестолковую неразбочивость, когда пишут, что министр видел опасность «изнутри» поскольку «не мог не размышлять, как осуществление этих террористических актов стало возможно при наличии «Раскина»».

Элементарно: Азеф далеко не всё передавал полицейскому начальству в С.-Петербург. Он не предоставил сведений о подготовке убийства Плеве, озаботившись лишь о создании своего алиби отправкой короткой телеграммы из Вены на третий день после покушения. Из донесений Азефа следует, что он сознательно скрыл подготовку обоих крупнейших терактов Савинковым, хотя прекрасно знал о его роли, но сделал вид, будто не сориентирован в этом вопросе. Азеф не дал и подробных примет Савинкова, хотя часто с ним общался [«Письма Азефа: 1893-1917» М.: Терра, 1994, с.104-105, 261-262].

Редкий замечательный биограф Великого Князя Сергея Александровича, как это ни огорчительно, совершает схожую по грубости ошибку, когда выстраивает вокруг гибели своего героя аналогичную вымышленную схему заговора, причём авантюристом и злоумышленником, подсказавшим Азефу, как устранить Плеве, оказывается уволенный шеф заграничной агентуры П.И. Рачковский [Д.Б. Гришин «Трагическая судьба великого князя» М.: Вече, 2008, с.249].

В данном случае сказалось отсутствие в распоряжении автора полноценных современных исследований по истории террора и Охраны. Характеристика Петра Рачковского, вокруг имени которого революционные литераторы с давних пор создавали самые подлые легенды, заимствована из самых ненадёжных источников, таких как фантастические «Тайны царской охранки» В.М. Жухрая (1991) или переизданные скороспелые пересказы бурцевской мифологии французским социалистом Жаном Лонге в «Террористах и охранке» (1909). Эти книжки указаны в списке литературы Д.Б. Гришина, где отсутствуют разоблачающие этот хлам профессиональные монографии.

Низкопробную полусоветскую подачу биографии Рачковского в 1992 г. предложил В.В. Кавторин в книге «Первый шаг в катастрофе». Ф.М. Лурье в «Полицейских и провокаторах» за тот же год пытался доказать, будто Азеф никогда не служил революции, а служил ей скорее Рачковский. Оказывалось все перевёрнуто и переврано во славу революции.

Особую популярность получили публикации ряда эмигрантских авантюристов. Как только Сватиков и Бурцев решили назначить создателем «Протоколов сионских мудрецов» П.И. Рачковского, в парижской «Еврейской трибуне» 15 мая 1921 г. появились «Воспоминания» графа Александра дю Шайла. Шайла мигом вспомнил признание Нилуса о получении «Протоколов» от Рачковского. Естественно, выходило, что из всех, с кем общался Нилус, публикатор «Протоколов» одному Шайлу рассказал о Рачковском. В действительности Сергей Нилус не участвовал в «низвержении» Рачковским Друга Царя Филиппа, т.к. до 1905 г. не был вхож в Царское Село и вовсе не был знаком с Рачковским, чтобы генерал использовал Нилуса против Филиппа [А.Н. Стрижев «Сергей Нилус: тайные маршруты» М.: Алгоритм, 2007, с.281-289].

Отличающийся использованием весьма широкого круга источников историк Сергей Фомин не выдержал должную монархическую позицию, дав простой пересказ версий из номеров революционного бурцевского «Былого», из вздорных сообщений перешедшего на сторону врагов Империи разоблачённого секретного сотрудника М.Е. Бакая, из книги агента Временного правительства эсера В.К. Агафонова, исторически незначительного перестроечного публициста Д.А. Жукова. Вся эта сугубо революционная конспирологическая демонизация деятельности П.И. Рачковского создана из ненависти леваков к его успешной заграничной грандиозной агентурной работе, из желания переложить на Императорское правительство вину за совершаемые социалистическими партиями убийства. Эта популярная, сюжетно увлекательная, дух захватывающая ложь разоблачена исследованиями, игнорируемыми писателем, держащимся чужой лживой леворадикальной формулы: «за убийством В.К. фон Плеве, как, затем, и Вел. Кн. Сергея Александровича, стояли Азеф, Рачковский, Витте» [С.В. Фомин «А кругом широкая Россия…» М.: Форум, 2008, с.344-346].

Не убедительна и другая версия писателя о заговоре, жертвой которого становится сам С.Ю. Витте в феврале 1915 г., наряду с П.Н. Дурново, умершим в сентябре 1915 г., В.П. Мещерским в июле 1914 г., и раненым в июне 1914 г., но оставшимся в живых Г.Е. Распутиным [С.В. Фомин «Страсть как больно, а выживу…» М.: Форум, 2011, с.297-328].

По такому примитивному принципу близости во времени для фабрикации заговора Ягоды, к убийству Кирова подгоняли смерти Менжинского, Горького и Куйбышева.

Физическое устранение ряда противников ведения войны с Германией, не способных ни предотвратить, ни остановить войну, совершенно излишне. Убийство англичанами Г.Е. Распутина в декабре 1916 г. имеет и документальные подтверждения, и реальные резоны – подготовка февральского переворота и покрытие заговора Алексеева. Запутывающее додумывание лишних заговоров не помогает разбираться в действительных причинах и обстоятельствах войны 1914 г.

В ранней книге серии «Григорий Распутин: расследование» резон выгородить Друга Царской Семьи Филиппа нисколько не оправдывает историка, т.к. ему удаётся разоблачить сплетни о предшественнике Григория Распутина и без вымышленных заговоров с участием Рачковского, составившего для Императрицы Марии Фёдоровны доклад против Филиппа, после которого 15 октября 1902 г. Рачковского сняли с заграничной агентуры и 4 ноября 1902 г. уволили из МВД по ходатайству Плеве перед Царём.

Революционные публикации о правительственном заговоре преследовали сразу несколько целей. В 1908-1909 годах Рачковский ещё был жив и его стремились попутно скомпрометировать, подвести под судебное разбирательство или хотя бы заставить нервничать. Рачковскому пришлось давать показания в особом присутствии Сената по делу А.А. Лопухина, сдавшего Азефа Бурцеву.

Но непреодолимую сложность для Бурцева в ту пору представляла проблема доказательств предательства Азефа: Бурцеву следовало объяснить, как стало возможно убийство министра внутренних дел в 1904 г., если Азеф сотрудничал с Департаментом Полиции. Вот здесь и подошла для лживой пропаганды фигура Рачковского, противника Плеве, уволенного им, и близкого к Витте, тоже неизменного недоброжелателя Плеве.

Заговор Рачковского давал мнимое объяснение тому алиби, которое намеренно создал себе Азеф в глазах революционеров, направив бомбу на министра. Партия эсеров и её подручные только придумав заговор Витте-Рачковского могли выставить Азефа исключительно и неизменно агентом правительства и провокатором, а не настоящим революционером, кем он был.

Бывший террорист Рутенберг, прочтя «Историю одного предателя» Николаевского, написал в дневник 12.11.1932 г. про Азефа: «его игра была больше денег. Патология, размах его – были чисто еврейскими. По-моему, он ничем не отличался от Троцкого, напр. По существу, крупный человек, как Савинков, был ребёнком в сравнении с ним».  По теории еврейского историка Л. Прайсмана, общей с воспоминаниями В.М. Чернова, Азеф «руководствовался национальными чувствами» еврея, убивая министра Плеве и Великого Князя Сергея Александровича. Хотя с доказательствами у них туговато [В.И. Хазан «Пинхас Рутенберг» М.: Мосты культуры, 2008, Т.1, с.94, 114].

Подыгрывать гнусной легенде о заговоре с участием П.И. Рачковского значит работать на пользу социалистических партий убийц, их идейных последователей и защитников.

Более вразумительную оценку деятельности Рачковского можно найти в разных изданиях книги З.И. Перегудовой «Политический сыск в России 1880-1917». Ещё лучше биографический очерк в книге В.С. Брачева «Богатыри русского политического сыска».

Работу в Париже Рачковский летом 1884 г. начал с хлопот об аресте Льва Тихомирова и высылке французами в Германию, которая бы уже передала его России. Рачковский ведал наружным наблюдением за революционерами, усилил штат русских и иностранных агентов. Внутренним наблюдением вначале занимались всего 2 агента. Переманивая революционеров на сторону Империи, к 1888 г. Рачковский добился 10 прошений о помиловании. Плеханова к ним прибавить не удалось, главной удачей стал Лев Тихомиров, разработкой которого активно занимался Рачковский. В апреле 1888 г. они встретились и переговорили в парижском кафе, а потом вели долгие беседы. Рачковский дал денег на издание брошюры Тихомирова «Почему я перестал быть революционером» через Гартинга [«Евреи и русская революция» М.: Мосты культуры, 1999, с.176-196].

Что же до отношений Рачковского с Азефом, то первая встреча между ними состоялась 8 (21) августа 1905 г. в С.-Петербурге – после совершённых эсерами якобы по их сговору крупнейших убийств. В отличие от таких буйнопомешанных пристрастных фальсификаторов как В.Л. Бурцев и С.Г. Сватиков, Борис Николаевский в 1931 г. в книге об Азефе распотрошил эту легенду.

«В литературе широко распространены утверждения о тесной связи, существовавшей между Рачковским и Азефом в более ранние периоды полицейской службы этого последнего. На этом основании построены все догадки [!] о роли Рачковского в убийстве Плеве и в других террористических актах Боевой Организации, совершённых под руководством Азефа. Все эти утверждения не находят никакого подтверждения ни в свидетельствах осведомлённых лиц, ни в документах. И сам Азеф (в беседах с Бурцевым после своего разоблачения), и Рачковский с Ратаевым – то есть все те лица, которые наиболее близко осведомлены о деле, – категорически отрицали существование между ними сношений. Единственный свидетель, утверждающий факт таких сношений, – Лопухин, в рассказах которого вообще имеется немало ошибок памяти. Совершенно определённо можно утверждать, что именно такой ошибкой памяти и вызван рассказ Лопухина о пересылке им через Рачковского 500 рублей Азефу для внесения в кассу Боевой Организации: из документов видно, что всю переписку об этих деньгах Азеф вёл непосредственно с департаментом в лице Ратаева, и деньги ему департаментом высланы 23 июня 1902 г. тем же способом, каким ему посылались все остальные суммы. Документы свидетельствуют, что в тот период Рачковский вообще не догадывался о действительной роли Азефа и в своих докладах весны и лета 1902 г. писал о нём как об активном социалисте-революционере» [Б.И. Николаевский «История одного предателя» М.: Политиздат, 1991, с.119].

Изображение отношений Рачковского с Азефом до 1905 г. в появившихся в 1934 г. воспоминаниях А.В. Герасимова неверно. Рачковский не знал об агенте в боевой организации и потому честно отрицал его наличие, не мог его бросить среди революционеров без поддержки и связи, как излагает Герасимов. Мемуары проигрывают документам.

Е. Азеф с 1893 г. по 1897-й писал донесения исключительно делопроизводителю Департамента Полиции Г.К. Семякину. С 1899 г. до июня 1905 г. – Л.А. Ратаеву и никому другому. Последующая переписка Азефа с П.И. Рачковским и А.В. Герасимовым практически не сохранилась, но имеющиеся предшествующие донесения позволяют историку Д.Б. Павлову сделать определённый вывод, что Азеф последовательно переходил из рук «одного» полицейского чина к другому, от Семякина к Ратаеву, от него к Рачковскому и напоследок к Герасимову в мае 1906 г.

Герасимов всё спутал. Азеф мог иметь претензии не к Рачковскому, а к Зубатову, который 7 августа 1916 г. писал А.И. Спиридовичу в отзыве на его книгу о партии эсеров: «всё же любопытно, как Азев мог проагентурить до 1908 года, когда мы с ним разругались ещё в 1903 г. перед уходом моим из Д-та? Что же могло усыпить у Д-та мои открыто выраженные А.А. Лопухину сомнения в недопустимости его тактики? (По этому ведь поводу состоялось конспиративное свидание последнего с Азевым). Ведь я нарочно арестовывал его кружки без совета с ним, а, уходя, помню, слышал, что на него за провалы косятся» [«Красный Архив», 1922, Т.2, с.282].

По другим воспоминаниям, Лопухин говорил Бурцеву, что Азефа в конце 1904 г. уволили по его настоянию, и он удивился, узнав о возобновлении работы Азефа на тайную полицию [С.Д. Урусов «Записки. Три года государственной службы» М.: НЛО, 2009, с.549-550].

Но никакого увольнения Лопухиным Азефа никогда не происходило. Донесения Азефа за 1905 г. с 7 января продолжаются в обычном порядке. Да и за 1903 г., когда Азеф встречался с Лопухиным в марте и осенью спрашивал, верны ли газетные сообщения об увольнении Зубатова, не видно следов конфликтов с ними.

Эсер Чернов считал, что Азефа в Департаменте Полиции неизменно ценили и охраняли от всех случайностей [В.М. Чернов «Перед бурей» Минск: Харвест, 2004, с.173].

В.Л. Бурцев писал, что в августе 1912 г. во Франкфурте Азеф признавался, что ему удавалось обмануть всех представителей полиции, скрывая существенную свою работу в пользу революции.

Противное тому мнение из письма Зубатова согласуется со сведениями из письма Л.А. Ратаева директору Департамента Полиции Н.П. Зуеву в сентябре 1910 г. Он называет сомнительным период сообщений Азефа с 1902 до осени 1903 г., и преступным весь последующий. В том же письме Ратаев прямо опровергает вымыслы о знакомстве Рачковского с Азефом до 8 августа 1905 г., когда оно состоялось на его глазах [Ф.М. Лурье «Полицейские и провокаторы» СПб.: Час пик, 1992, с.309, 313].

Это близко сходится с письмом Зубатова, и потому следует сделать вывод, что надувать полицейское начальство Азефу не удавалось, однако же его сообщения по-прежнему представляли немалую ценность. Террористы совершали бы убийства в любом случае, ложные донесения Азефа не мешали им и ни в чём не помогали.

Обвинения Лопухиным Рачковского порождены личными мотивами. Граф Витте вспоминал, что не доверял Лопухину, «зная крайне враждебное отношение Лопухина к Трепову и Рачковскому» [С.Ю. Витте «Воспоминания» Л.: Госиздат, 1924, Т.II, с.68].

Вот почему не вызывают доверия и воспоминания А.А. Лопухина о том, будто Витте, лишившись в 1903 г. министерства финансов, предлагал ему убить Императора. Такое свидетельство находится в ряду мнений о принадлежности Витте к масонству и других обвинений в связи с евреями и революционерами [А.В. Островский «Кто стоял за спиной Сталина» М.: Центрполиграф, 2004, с.539].

Витте отстаивал союз с управляемой масонами Францией и часто взаимодействовал с еврейскими финансистами, он стремился выйти на первый план в комитете министров, но от таких фактов далеко до концепции глобального заговора с участием Витте, описываемой тогда в форме романов, где ему приписывались зловещие планы: «я разрушу весь этот гнилой бюрократический строй, а, пока что, я напугаю их «страшным призраком» и они прибегнут искать спасения ко мне, я им устрою спасение». Противников Витте гипнотизировал фейерверком фраз и цифр и опутал Россию паутиной «с помощью евреев» [И.Н. Бродский «Наши министры» СПб.: Печатное дело, 1909, с.225, 234].

Стр.1 (2) (3) (4) (5) (6) (7) (8)